Читать «Стена»

Дует ветерок. Он несет с собой мелкие поводы для того, чтобы отвлечься: то ли аромат деревьев, то ли напоминание о вечерней прохладе, то ли песенку из приемника автомобиля, проезжающего на три тысячи футов ниже. Так ли, иначе ли, но искушение всегда нашептывает на ухо.

Высоко над землей кончики пальцев ног проскользнули по камню, пальцы рук впились в почти невидимые неровности. Женщина поворачивает голову. Даже не так: она делает это мысленно и всего на одно мгновение. Но и этого достаточно.

Камень отталкивает ее.

Стена наклоняется. Небо тоже наклоняется. Неровности, за которые она держится… уже не держится. Она падает.

Сейчас, после восьми дней подъема, адреналин сгорает в ее теле точно так же, как обычный сахар, содержащийся в крови, — как дополнительное топливо для организма, и потому в начале падения она даже не ощущает страха. Она спокойна, ей даже любопытно.

Это состояние знакомо каждому альпинисту. В одно мгновение ты сохраняешь контакт с опорой, а в следующее оказываешься в пустоте. Как раз для этого и нужна страховочная веревка. Она ждет.

Ее мысли вновь начинают успевать за движениями тела. Формируется самая естественная первая мысль: «Мои руки!»

На протяжении всей жизни человека, от колыбели до могилы, он с помощью рук осуществляет едва ли не все взаимодействие с миром. «Как свою ладонь…» Руки отдают. Руки берут. Руки движутся и формируют окружающий нас мир. Но ее руки окаменели. Или время остановилось.

Десять пальцев застыли в прежнем положении, держась за опору, которой больше нет. Одна рука все так же тянется вверх, вторая, полусогнутая, находится ниже. Колено одной ноги вздернуто высоко вверх, а вторая нога вытянута на всю длину с оттянутым носком ступни, обутой в скальные тапочки. Ее, пожалуй, можно было бы принять за статую балерины, упавшую с пьедестала.

Кратковременный паралич не тревожит ее. Голливуд любит показывать, как жертвы таких ситуаций плывут в воздухе, лихорадочно размахивая неестественно вывернутыми конечностями. На самом деле, когда скалолаз совершает восхождение, он не прикладывает мучительных усилий для того, чтобы предотвратить падение, а полностью поглощен подъемом. Если же опора вдруг исчезает и ты срываешься, это бывает больше всего похоже на то, как мотор автомобиля клинит на полных оборотах. «Окоченение» — формальный термин, все равно что трупное окоченение, rigor mortis. Твои мускулы напрягаются. Память тела отключается, пусть даже всего на одно мгновение. Не важно, что разум уже успел все понять. Твое тело упрямо верит, что все еще принадлежит живому миру.

Что ее удивляет, так это продолжительность мгновения. Время растягивается, как резиновая лента. Мгновение куда больше, чем мгновение. Больше, чем два мгновения. Терпение, говорит она себе.

Когда веревка натянется, она ощутит сильный рывок за талию. Все ее тело встряхнет так, что мало не покажется. Она знает, что и как произойдет. Она давно уже не девочка.

Ее синапсы^[1] начинают неистово бить тревогу. Она освобождает сознание от медитативной концентрации на том, что гражданские назвали бы неподвижностью, а скалолазы — прилипанием. Скала отъединилась от нее. Теперь она заставляет свое тело отъединиться от скалы. Ее пальцы приходят в движение. Она начинает включаться в собственное падение.

Весь последний день они изо всех сил пытались преодолеть полосу рыхлых пород между двумя участками несокрушимого гранита: светлого и темного. Упоры в этой пограничной области ненадежны, как песчаные замки, и чем дальше, тем труднее было страховаться.

И поэтому она была вынуждена подняться слишком высоко над последним вбитым крюком, держась за крупные кристаллы кварца, и уже почти дотягивалась до большой трещины. Она уже видела вершину. Возможно, это ее и подвело. Возможно, у нее слишком рано промелькнула мысль, что вершина покорена.

Как только они оторвались от ровной почвы, каменная скотина начала яростно сопротивляться, отстаивая каждый дюйм. Они делали все, что было в их силах, чтобы убедить себя и гору в том, что это всего лишь соревнование, а не война, что здесь нет ничего личного. И вот внезапно гора нанесла свой удар. Проявился территориальный императив каменной глыбы. Эль-Капитан ни в какую не желает сдаваться.

Часть ее мозга пытается детализировать опасности, сопровождающие это падение. Очень много зависит от состояния веревки, веса падающего предмета — она весит 108 фунтов — и дистанции падения. Слабой может оказаться любая составляющая системы: ролик блока, один из карабинов, крюки, веревка. Самое слабое звено в этой цепи — человеческое тело.

Оказавшись в горизонтальном положении вниз спиной, совершенно беспомощная, она смотрит сквозь все еще растопыренные пальцы. Веревка, как розовая змея, образует в воздухе над нею большие свободные петли. Сама же она плывет в необъятном воздушном пространстве.

Мимо проносится темный контур. Это в поле зрения попадает и исчезает бивак, где она провела минувшую ночь. Они хоть знают, что я падаю? На этой скорости лагерь оказывается для нее последним из ориентиров. Стена сливается в сплошное пятно. Волосы с вплетенными в них радужными бусинками хлещут ее по глазам.

Если не считать скрежета ее собственных зубов, она падает в полной тишине. Снаряжение не проявляет себя ни единым звуком. Даже ветер не свистит. О, донесся отзвук музыки, словно искра в мозгу. Босс, Брюс Спрингстин. «Филадельфия». Поцелуй Иуды.

Она падала много раз. Ни один альпинист, доходящий до такого уровня мастерства, уже не думает о том, что нужно, мол, считаться с притяжением земли. Просто учитываешь его как один из факторов. До нее вдруг доходит, что она считает удары сердца: шесть, семь, восемь…

Ее падающее тело начинает расслабляться. Наконец-то.

Веревочные петли расправляются. Веревка — ярко-розовая линия — занимает положение точно в центре ее неба. Страховочная беседка сдавливает ее тазовые кости.

Веревка резко натягивается, издав протяжный басовитый звук отпущенной тетивы лука.

Веревка подхватывает ее. Она обретает вес, огромный вес — целую тонну разрывного усилия.

Остановка — или начало остановки — делает ее кошмарно уродливой. Ее руки и ноги раскидываются в стороны, как у куклы. Она слышит, как скрипят ее позвонки. Голова откидывается назад, все тело сотрясается, как медуза, шея выгибается, открывая горло прямо к зениту, а потом она оказывается лицом к лицу с распахнувшейся внизу — за спиной — бездной.

В долине все еще совершенно тихо. Разгар осени. Листва сияет красным и оранжевым. Но в красоте ощущается голод. Пандемониум. Там тебя смогут проглотить заживо. Она отдергивает голову от гипнотизирующего зрелища. Подавляет его. Выключает.

Веревка. Она протягивает руку, чтобы схватиться за нее.

Вершина. Она заставляет себя сосредоточиться.

Устремив взгляд вверх, она вздыхает, это первый вдох с того мгновения, как она сорвалась, — жадный, захлебывающийся глоток воздуха. Она задыхается, как будто вырвалась на поверхность после долгого пребывания под водой.

Ее кулаки стискивают веревку. Солнечный