– А что ты знаешь про Нур ад-Дина, царя сарацин? Ты ведь его видел, верно? – Джон кивнул. – Как его охраняют? Сможет до него добраться убийца?
– В лагере его охраняют мамлюки[2] его личной гвардии. В Алеппо он редко покидает цитадель. Ни один убийца не сможет даже близко к нему подойти.
– Ты клянешься? – осведомился Ираклий.
Джон снова кивнул.
– Клянусь кровью Христа.
– Посмотрим. – Ираклий кивнул Пепину, и тот вернул на прежнее место блюдо с углями.
Теперь боль пришла быстрее. Тело Джона напряглось, и он начал извиваться, несмотря на боль в плечах. Чтобы не кричать, он так сильно прикусил язык, что ощутил вкус крови во рту. Ираклий равнодушно за ним наблюдал. Потом Джон почувствовал запах горящей плоти – его собственной.
– Я сказал правду! – закричал он. – Что тебе от меня нужно, ублюдок? Что ты хочешь от меня услышать?
– Ничего, ничего, я тебе верю, – успокаивающе сказал Ираклий, но затем нахмурился. – Я ошибся. Ты не тот ключ, что поможет нам победить сарацин. Пепин, убери угли.
Жар исчез. Ираклий взял влажную ткань и осторожно обтер ноги Джона. Облегчение было таким сильным, что Джон едва не потерял сознание.
– Слава богу, – пробормотал он.
– Тебе не стоит его благодарить, – сказал Ираклий. – Твои страдания только начались.
– Но ты сказал, что веришь мне! – воскликнул Джон.
– Так и есть. – Ираклий отложил влажную тряпицу.
Он пересек комнату и остановился перед столом, где лежали пыточные инструменты: тиски для больших пальцев, крюки для разрывания плоти, металлические клыки, носившие название «испанская щекотка», и другие приспособления. Джон надеялся, что их назначения он никогда не узнает. Ираклий взял какое-то непонятное, сложное устройство в форме груши с гайкой наверху.
– Теперь, когда мы узнали обо всем, что тебе известно, я должен позаботиться о твоем спасении. Время, проведенное с неверными, запятнало твою душу. Нам следует ее отмыть. – Он принялся отвинчивать гайку, груша начала расширяться, и четыре металлических лепестка разошлись в стороны. – Ты должен страдать за то, что предал свою веру. Таков единственный путь к спасению. – Священник кивнул Пепину: – Открой ему рот. Он должен заплатить за нарушение клятвы крестоносца.
Джон стиснул зубы, но Пепин ухватился одной рукой за его нижнюю челюсть, а другой потянул вверх нос. Как только рот Джона открылся, Ираклий засунул внутрь грушу, и Джон ощутил металл и кровь. Ираклий слегка повернул гайку, и груша стала раскрываться, распускать металлические лепестки, вынудив Джона шире открыть рот. Он начал давиться и кашлять, и трясти головой, пытаясь выплюнуть грушу, но Пепин вновь схватил его за уши и зажал голову.
В глазах Ираклия появились страсть и возбуждение, когда он наблюдал за бессильными попытками Джона избавиться от груши.
– Груша страдания замечательное изобретение, она особенно полезна для наказания богохульников и нарушителей клятв. Сначала у тебя сместится челюсть. – Ираклий еще раз повернул гайку, вынуждая Джона сильнее открыть рот, и он начал испытывать боль. – Потом разорвется рот, и ты будешь изуродован. – Он еще раз повернул гайку. – У Джона появилось ощущение, что у него сейчас сломается челюсть. Он вдавил ногти в ладони, пытаясь бороться с болью. – Если я раскрою грушу до конца, ты больше никогда не сможешь говорить.
Ираклий собрался повернуть гайку еще немного, но его остановил звук приближавшихся шагов. В камеру пыток вошла дюжина солдат в кольчугах – возглавлял их священник с тонзурой и в черном одеянии. Джон его узнал: это был Вильгельм из Тира[3], которого он встречал, когда впервые попал на Святую землю.
– Прекратить! – приказал Вильгельм. – Оставь этого человека в покое!
Ираклий повернулся к нему:
– Патриарх отдал сакса мне. Ты здесь не имеешь власти, Вильгельм.
– Меня поддерживают король и его люди. Этот человек дворянин, – заявил Вильгельм, – и если ему суждено понести наказание, то сначала он должен предстать перед судом равных.
– Этот сакс убивал наших людей. Он связал свою судьбу с неверными сарацинами. И должен страдать, чтобы спасти свою душу! – Ираклий протянул руку к гайке на конце груши.
– Остановите его!
Два стражника схватили Ираклия и оттащили в сторону. Вильгельм подошел к дыбе и повернул рычаг, ослабляя натяжение веревок, связывавших руки и ноги Джона. Стражники вытащили грушу и начали распутывать веревки на руках и ногах Джона. Он облегченно застонал, осторожно двигая руками и ногами, а потом охнул, когда ощутил острую боль в левом плече. Вильгельм помог ему сесть, и Джон успел увидеть, как два стражника вытаскивают Ираклия из камеры пыток. У двери тот умудрился стряхнуть их руки и повернулся к Джону и Вильгельму.
– Это еще не конец! – прорычал Ираклий. – Сакс клятвопреступник. Я позабочусь о том, чтобы он предстал перед Высоким судом. Запомни мои слова, Вильгельм: его сожгут!
* * *Джона разбудил скрип открывающейся двери, и он заморгал от яркого света, падавшего из окна над его кроватью. Вчера, после того как ему забинтовали ноги, Джона отнесли в крошечную комнатку, расположенную на территории рыцарей-госпитальеров. От боли и изнеможения Джон заснул, как только его положили на кровать.
Он потянулся, отвернулся от стены и увидел, что дверь в комнату открыта, а в углу стоит молодой худой мужчина в монашеской рясе. У чисто выбритого монаха была тонзура, впалые щеки, слабый подбородок и глаза навыкате. Он напомнил Джону богомола. Наклонившись, монах понюхал содержимое бронзового ночного горшка.
– Его черная желчь жидка, – пробормотал монах себе под нос.
– Кто ты такой? – спросил Джон, морщась от боли в левом плече.
Монах поднял голову от ночного горшка.
– О, ты пришел в себя, – сказал он. – Хорошо. Я Деодат, лекарь. Отец Вильгельм прислал меня, чтобы я за тобой ухаживал. – Он подошел к кровати и кивнул на ноги Джона. – Можно?
Джон сел и спустил ноги с кровати. Деодат принялся осторожно разматывать повязку. Подошвы ног Джона были покрыты красными волдырями, из которых сочилась прозрачная жидкость. Деодат коснулся одного из волдырей, и Джон поморщился от боли.
– Твоя плоть горяча. Телесные жидкости разбалансированы, – мрачно сказал лекарь. – Насколько я понял, ты подвергался пыткам на дыбе?
– Да, – сказал Джон. – И я не могу шевелить левой рукой без боли.
Лекарь сжал левое запястье Джона левой рукой, а правую положил ему на плечо. Потом резко дернул руку Джона, и острая боль пронзила его плечо, словно раскаленное железо вошло в тело.
– Проклятье, – прошипел Джон сквозь стиснутые зубы.
Деодат покачал головой, направился к небольшой кожаной сумке и вытащил из нее несколько засушенных корней, ступку и пестик. Прошептав «Отче наш», он принялся растирать корни.
– Что это? – спросил Джон.
– Корень желтого нарцисса для ожогов на твоих ногах. Он оттянет жар. – Закончив растирать корень, лекарь направился к ночному горшку и взял оттуда немного