Читать «Выше стропила, плотники»

ДЖЕРОМ Д. СЭЛИНДЖЕР

ВЫШЕ СТРОПИЛА, ПЛОТНИКИ

Лет двадцать тому назад, когда в громадной нашей семье вспыхнула эпидемия свинки, мою младшую сестренку Фрэнни вместе с колясочкой перенесли однажды вечером в комнату, где я жил со страшим братом Симором и где предположительно микробы не водились. Мне было пятнадцать, Симору семнадцать.

Часа в два ночи я проснулся от плача нашей новой жилицы. Минуту я лежал, прислушиваясь к крику, но соблюдая полный нейтралитет, а потом услыхал - вернее, почувствовал, что рядом на кровати зашевелился Симор. В то время на ночном столике между нашими кроватями лежал электрический фонарик - на всякий пожарный случай, хотя, насколько мне помнится, никаких таких случаев не бывало. Симор щелкнул фонариком и встал.

- Мама сказала - бутылочка на плите, - объяснил я ему.

- А я только недавно е кормил, - сказал Симор, - она сыта.

В темноте он подошел к стеллажу с книгами и медленно стал шарить лучом фонарика по полкам.

Я сел.

- Что ты там делаешь? - спросил я.

- Подумал, может, почитать ей что-нибудь, - сказал Симор и снял с полки книгу.

- Слушай, балда, ей же всего десять месяцев! - сказал я.

-Знаю, - сказал Симор, - но уши-то у них есть. Они все слышат.

В ту ночь при свете фонарика Симор прочел Фрэнни свой любимый рассказ - то была даосская легенда. И до сих пор Фрэнни клянется, будто помнит, как Симор ей читал:

"Князь Му. повелитель Цзинь, сказал Бо Лэ: "Ты обременен годами. Может ли кто-нибудь и твоей семьи служить мне и выбирать лошадей вместо тебя?" Бо Лэ отвечал: "Хорошую лошадь можно узнать по ее виду и движениям. Но несравненный скакун - тот, что не касается праха и не оставляет следа, - это нечто таинственное и неуловимое неосязаемое, как утренний туман. Таланты моих сыновей не достигают высшей ступени: они могут отличить хорошую лошадь, посмотрев на нее, но узнать несравненного скакуна они не могут. Однако есть у меня друг, по имени Цзю Фангао, торговец хворостом и овощами, - он не хуже меня знает толк в лошадях. Призови его к себе".

Князь так и сделал. Вскоре он послал Цзю Фангао на поиски коня. Спустя три месяца тот вернулся и доложил, что лошадь найдена. "Она теперь в Шаю", - добавил он. "А какая это лошадь?" - спросил князь. "Гнедая кобыла", - был ответ. Но когда послали за лошадью, оказалось, что черный, как ворон, жеребец.

Князь в неудовольствии вызвал к себе Бо Лэ.

- Друг твой, которому я поручил найти коня, совсем осрамился. Он не в силах отличить жеребца от кобылы! Что он понимает в лошадях, если даже масть назвать не сумел?

Бо Лэ вздохнул с глубоким облегчением:

- Неужели он и вправду достиг этого? - воскликнул он. - Тогда он стоит десяти тысяч таких, как я. Я не осмелюсь сравнить себя с ним, Ибо Гао проникает в строение духа. Постигая сущность, он забывает несущественные черты; прозревая внутренние достоинства, он теряет представление о внешнем. Он умеет видеть то, что нужно видеть, и не замечать ненужного. Он смотрит туда, куда следует смотреть, и пренебрегает тем, что смотреть не стоит. Мудрость Гао столь велика, что он мог бы судить и о более важных вещах, чем достоинства лошадей.

И когда привели коня, оказалось, что он поистине не имеет себе равных".

Я привел этот отрывок не только потому, что я всегда неизменно и настойчиво рекомендую родителям и старшим братьям десятимесячных младенцев чтение хорошей прозы как успокоительное средство, но и по совершенно другой причине. Сейчас вы прочтете рассказ об одной свадьбе, которая состоялась в 1942 году. По моему мнению, это вполне законченный рассказ в нем есть свое начало, свой конец и даже предчувствие смерти. Так как мне известны дальнейшие факты, считаю себя обязанным сообщить, что сейчас, в 1955 году, жениха уже нет в живых. Он покончил с собой в 1948 году, когда отдыхал с женой во Флориде... Но главным образом мне хочется сказать вот что: с тех пор как жених навсегда сошел со сцены, я не нахожу ни одного человека, которому я мог бы вместо него доверить поиски скакуна

* * *

В мае 1942 года мы все семеро - потомство Леса и Бесси (урожденной Галлахер) Гласс, бывших комических актеров странствующей труппы, - были, говоря пышным слогом, разбросаны во все концы Соединенных Штатов. Например, я, второй по старшинству, лежал в военном госпитале в Форт-Беннинге, штат Джорджия, с плевритом - памяткой трехмесячного обучения пехотной премудрости. Близнецы Уолт и Уэйкер разлучились еще год назад. Уэйкера посадили в лагерь отказчиков в Мэриленде, а Уолт воевал на Тихом океане или направлялся туда с частями полевой артиллерии. (Мы никогда точно не знали, где находится Уолт. Писать письма он не любил, а после его смерти мы очень мало, почти что ничего о нем не узнали. Он погиб по нелепейшей случайности в Японии в 1945 году.)

Моя старшая сестра Бу-Бу (хронологически она приходится между мной и близнецами) служила мичманом в женских морских вспомогательных частях на военноморской базе в Бруклине. Всю весну и лето того года сестра прожила в маленькой нью-йоркской квартирке, которая все еще числилась за мной и Симором после призыва в армию. Двое младших ребят, Зуи (мальчик) и Фрэнни (девочка), жили с нашими родителями в ЛосАндежелесе, где отец выискивал талантливых актеров для киностудии. Зуи было тринадцать, а Фрэнни восемь. Каждую неделю они оба выступали по радио в детской передаче вопросов и ответов под типичными для американского радио иронических названием "Умный ребенок". Пожалуй, здесь надо сказать, что почти все время - вернее, года в год - все дети нашей семьи выступали в качестве платных "гостей" в программе "Умный ребенок". Мы с Симором выступали первыми - в 1927 году, когда ему было десять, а мне - восемь, и "вещали" мы из гостиной старого отеля "Маррихилл". Мы все семеро, начиная с Симора и кончая Фрэнни,выступали под псевдонимами. Может быть, это покажется в высшей степени противоречивым: ведь мы как-никак дети эстрадных актеров, людей ни в коей мере не пренебрегающих рекламой, но моя мать однажды прочла в журнале статью о том, какой крест вынуждены нести маленькие профессионалы, как они изолированы от обыкновенных детей, чье общество, очевидно, весьма для них полезно, - и она с железной непоколебимостью поставила на своем и