Оборачиваюсь и вижу его. Он улыбается и сжимает стебель гигантского подсолнуха, который, кажется, даже выше меня. Длинные его корни волочатся по асфальту.
– Я Трент, – говорит он. – Совсем недавно переехал, наш дом внизу улицы. Ты, видимо, неподалеку живешь, да? Каждое утро вижу, как ты выходишь на пробежку. Ты такая быстрая!
Мы идем вместе. Я покусываю нижнюю губу, улыбаясь про себя. Вот бы не проговориться, что я стала замедляться рядом с домом Трента с того самого дня, как впервые его увидела.
– А я Куинн.
Выдох.
Когда я отвечала реципиентам, мне становилось легче. Я рассказывала о Тренте и о том, как он дарил мне ощущение, что мне все под силу, дарил любовь и счастье. Пока был жив. Описывая это, я могла почтить его память и одновременно обретала надежду на лучшее. Протягивала руку в пустоту в ожидании ответа.
Хихикаю. Мало того, что он так и не отдышался, Трент, кажется, совсем забыл про подсолнух, который сжимает в кулаке.
– Ой, – замечает он мой взгляд. – Это вообще-то тебе. – Трент волнуется и приглаживает волосы. – Я… м-м-м… сорвал его возле забора.
Он протягивает мне цветок и смеется. И я понимаю, что хочу слышать этот смех постоянно.
– Спасибо, – отвечаю я и беру подсолнух. Его первый подарок.
Мне ответили четверо из тех, кому он дал второй шанс.
Спустя двести восемьдесят два дня, после многочисленных писем, форм согласия и предварительных консультаций, мы с его мамой поехали в Центр поддержки семей доноров и ждали, пока приедут реципиенты, чтобы наконец встретиться с ними лицом к лицу.
Нора была первой, кто растрогал нас письмом, и первой, кто протянул нам руку. Я часто представляла себе эту встречу и все же не была готова к чувству, которое охватило меня, когда я прикоснулась к ее руке и взглянула в глаза: я осознала, что в ней есть частичка Трента. И эта самая частичка спасла ей жизнь, дала возможность быть матерью маленькой кудрявой девчушки, выглядывавшей из-за ее ног, и женой мужчины, который стоял позади и плакал.
Она сделала глубокий вдох и приложила мою ладонь к своей груди, чтобы я ощутила, как легкие Трента вбирают в себя воздух. И тогда мое сердце наполнилось счастьем.
Так происходило и с остальными – с Люком Палмером, парнем, который был на семь лет старше меня: ему досталась почка Трента. Поэтому он смог спеть нам песню под гитару. Потом был Джон Уильямсон – тихий, добрый мужчина за пятьдесят. Он отправлял нам прекрасные поэтичные письма о том, как изменилась его жизнь с новой печенью, но так и не смог подобрать нужных слов при личной встрече в маленькой приемной Центра. Мы увиделись также и с Ингрид Стоун, женщиной со светло-голубыми глазами, которые разительно отличались от карих глаз Трента, – однако именно благодаря им Ингрид могла вновь видеть мир и изображать его на своих холстах.
Говорят, что время лечит. Но встреча с этими людьми – импровизированной семьей незнакомцев, которых объединил один человек, – помогла мне больше, чем череда тянувшихся до этого дней.
Именно поэтому я начала искать последнего реципиента, когда устала ждать от него ответа. Я сопоставляла дату его операции с тем, что видела в новостях и слышала в больнице. Он нашелся так легко, что я не сразу смогла поверить в это. Но я все еще не знала, почему он молчит. Одна женщина в Центре сказала, некоторые реципиенты не хотят общаться и это их осознанный выбор. Пришлось притвориться, будто я понимаю и принимаю его.
Я делала вид, словно не думаю о нем каждый день, не гадаю, почему он решил молчать. Словно смирилась с этим. Но по утрам, в одиночестве, страдая от бессонницы, я предпочитала быть честна с собой: нет, не смирилась. И не знаю, смогу ли, пока не увижусь с ним.
Не знаю, что бы подумал Трент, если бы узнал. Что бы сказал, если каким-то образом мог бы меня видеть. Но прошло четыреста дней. Надеюсь, он поймет.
Ведь его сердце так долго принадлежало мне. Настало время узнать, где оно сейчас.
Глава 2
У сердца свои законы, которых разум не знает.
Блез Паскаль
Я НЕ СМОГУ РАЗВЕРНУТЬСЯ на этой дороге, даже если вдруг захочу. Она тянется вниз по крутому склону холма, который порос дубами и высокой золотистой травой. Дорога не меняет направления, пока не упирается в самое побережье. Именно там он и прожил все свои девятнадцать лет. В каких-то пятидесяти километрах от нас.
Когда деревья наконец уступают место бескрайней синеве неба и океану, который омывает город, руки начинают трястись так сильно, что приходится съехать на обочину. С обрыва открывается живописный вид. На горизонте поднимается солнце, и в его лучах тает тонкая полоса тумана на краю утеса. Я заглушаю двигатель, но не выхожу из машины. Открываю окна и медленно, глубоко дышу. Так я пытаюсь успокоить свою совесть.
Я не раз бывала в Шелтер-Ков. Не счесть, сколько веселых летних дней я провела в этом приморском городке. Но сегодня все совсем по-другому. Нет головокружительного ожидания, наполнявшего меня и мою сестру Райан, когда мы всей семьей направлялись сюда. Багажник всегда был доверху набит пляжными полотенцами, досками для буги-серфинга и снеками, которые нам никогда не разрешили бы съесть дома. Нет волнующего ощущения свободы, как в тот раз, когда Трент получил права и мы приехали сюда на его грузовичке. Тогда мы чувствовали себя взрослыми и влюбленными. Нет. Сегодня я ощущаю лишь мрачную решимость и нервное напряжение.
Пока я смотрю на океан, меня осеняет удивительная мысль: а вдруг я уже встречала Колтона Томаса? Вдруг он проходил мимо нас с Трентом и мы на мгновение встречались взглядами, не ведая, что в будущем между нами возникнет необычная связь? Вдруг. Когда-то давно, до несчастного случая, до писем, до встреч с реципиентами, до бессонных ночей, которые я провела в ожидании ответа от Колтона Томаса, пытаясь понять, почему он молчит.
Этот городок настолько мал, что мы и правда могли встретиться во время одного из моих визитов. Впрочем, могли и не встретиться. Кажется, лето он проводил не так, как остальные подростки. Я внимательно прочитала блог его сестры, который, в общем-то, и привел меня сюда. Она писала, что у брата начались проблемы с сердцем, когда