По представлениям Дж.-М. Уоллеса-Хедрилла, Европа становилась той Европой, которую мы знаем, по мере того как варварские государства, постепенно приобретая черты национальной самобытности, в то же время возвращались к осознанию необходимости некоего организующего единства, главными факторами которого были единство церкви и объединение под властью пусть не единого (этому мешало характерное для феодальной системы обособление территорий), но главного для всех правителя в лице императора. Эти два фактора в итоге и привели к тому, что позднее, когда уже во II тысячелетии нашей эры начинается процесс формирования национальных государств, несмотря на различия в путях исторического развития, формах экономического бытия, политического устройства, культурных традициях и языке, Западная Европа сохранила типологическое цивилизационное единство.
Процесс формирования этой новой цивилизации, характеризующийся «романизацией» варваров без Рима, по Дж.-М. Уоллесу-Хедриллу занял почти целое тысячелетие и продолжался от III-IV до рубежа X и XI веков, постепенно охватывая собой всю территорию Европы. Уже в самом конце этой эпохи в IX-X1 веках в орбиту этого развития были включены последние варвары — славяне и скандинавы, вначале игравшие столь же агрессивную роль по отношению к христианскому миру Европы, что и варвары начала I тысячелетия. Дж.-М. Уоллес-Хедрилл лишь вкратце касается этой проблемы. Более подробно читатель может познакомиться с ней в другой книге, вышедшей в этой же серии в 2001 году,— «Варварские нашествия на Европу. Вторая волна» французского историка Люсьена Мюссе. Книги Дж.-М. Уоллеса-Хедрилла и Л. Мюссе были написаны и впервые изданы на языке оригинала совершенно независимо друг от друга, однако благодаря инициативе издательства «Евразия» отечественный читатель получил уникальную возможность прочитать их как своеобразную дилогию, в которой роль первой части играет книга Дж.-М. Уоллеса-Хедрилла, а второй — Л. Мюссе.
Предисловие
Читателю, нуждающемуся в подробном введении в историю раннего средневековья, лучше всего не откладывая обратиться к общим исследованиям, указанным в конце этой книги, к которым я обращаюсь, будучи совершенно чужд стремления в чем бы то ни было заменить их. В этих и других книгах и статьях, которым, как сразу заметят ученые, я многим обязан, уделяется должное внимание кое-чему из того, что у меня не было возможности охватить, например, истории варварской Испании; таким темам как развитие папства или административная система периода раннего средневековья — в данной работе им отведена второстепенная роль; а также некоторым до сих пор спорным, как мне представляется, вопросам, вроде того, продолжала ли Византия оказывать влияние на западную мысль и образ действия. Это неотъемлемые части общей картины. Мне же принадлежит лишь краткое рассмотрение отдельных аспектов, к которым я испытываю личный интерес, как мне представляется, достаточно ясных из заглавия данной книги: Римский Запад стал варварским, но не переставал оглядываться назад. Он помнил о Риме. Я ставлю перед собой вопрос не «почему?», поскольку ответ на него очевиден, а «как?».
Для кого-то из читателей может оказаться затруднительным следить за хронологией, а кого- то, особенно в последней главе, могут привести в замешательство имена и номера множества правителей. Добавление генеалогических таблиц привело бы к физическому увеличению объема книги, но вы можете получить незамедлительную помощь в книгах, указанных в моей библиографии, или в такой, к тому же легкодоступной, работе, как Исторические таблицы Стейнберга.
Сэр Морис Поуик, мои мать и жена, каждый по-своему, оказали мне незаменимую помощь; и я признателен им за их великодушие. Кроме того, я должен поблагодарить Кембридж Юниверсити Пресс за разрешение использовать карту 28а из сборника карт к «Кембриджской Истории Средневековья»[1].
Подготовка второго издания (1957 г.) дала мне возможность исправить некоторые ошибки и сделать небольшие дополнения к тексту. На один раздел увеличилась и библиография, которая была еще раз пересмотрена к четвертому изданию (1961 г.).
Дж. М. У-Х.
Глава 1. Введение
В течение 376 г. н. э. римляне осознали, что племена, живущие на севере по ту сторону дунайской границы, пришли в движение. Подобное случалось и раньше, и нет сомнения, что регулярные части не спешили довериться будоражащим слухам. Но вскоре стало ясно, что тревога была ненапрасной. На сцене появились гунны, ужаснейший из варварских народов, они двигались на юг, к границам империи, и их появление предварялось потоком беженцев. Первейшая наша задача состоит в том, чтобы выявить некоторые черты той цивилизации, которая вследствие вышесказанного оказалась в опасности.
Прежде всего необходимо отметить, что период, непосредственно предшествовавший нашествию, был далек от безмятежности. Для римлян четвертый век оказался полным тревог. Постепенно тот Мир, о котором мечтал император основатель Август, ушел в прошлое. С тех пор границы Империи давным давно раздвинулись настолько, что защита от внешних угроз стала сама по себе достаточно обременительной, и начала порождать новые внутренние проблемы экономические и социальные. Сами по себе они еще не были гибельными для структуры Империи, но видоизменяли ее. Какими же они были?
Во-первых, существовала проблема рабочей силы. В сочетании с необходимостью использования всех плодородных земель, задача обороны гигантской границы привела к тому, что все трудоспособное население оказалось под строгим и пристрастным государственным контролем. Но, как часто случается, этот процесс оказался самоубийственным, потому что чем прочнее люди были прикованы к своим военным обязанностям, тем меньше становилась способность общества приспосабливаться к стремительно меняющейся ситуации. От греков римляне унаследовали глубокое ощущение справедливости социальной иерархии. Каждому слою общества отводились свои функции, которые он был призван исполнять; а слои эти были разделены надежными барьерами. В значительной мере Рим зиждился на рабском труде, а материальные достижения его благосостояния — на принудительной эксплуатации рабочих рук, которым причиталась лишь малая толика полученных преимуществ. Вследствие этого в трудный час рабы предпочитали, чтобы дополнительная нагрузка, ложившаяся на их плечи, была бы по возможности меньше той, которой им не удавалось избежать. Поздняя Империя была питательной средой для восстаний рабов.
Нам кажутся очевидными другие решения этой огромной социальной проблемы. Почему бы, к примеру, было не ввести более строгую экономию для несущественных статей расходов? Почему бы было не уделить большего внимания технологиям и приспособлениям, уменьшающим трудозатраты? Если бы римляне могли ответить, то, вероятно, сказали бы, что вековая привычка полагаться на изобилие рабской силы не способствует технической изобретательности.
Что же касается сокращения расходов, то ни один император не мог бы и на миг задержаться на подобной мысли. Главной опорой римского образа жизни были прекрасные города и крупные фамильные владения. И потому императоры продолжали жить на широкую ногу, ведь альтернатива у них была только одна — не жить вовсе. В любом случае мы не можем быть уверены, что экономия во внутренней жизни существенно помогла бы Риму справиться