для критики величайший из восточных Отцов, Ориген Кесарийский. Один из его оппонентов, Порфирий, даже заявил, что, будучи христианином по образу жизни, он был эллином по своему религиозному мировоззрению и приспосабливал к толкованию Священного Писания неоплатонизм. Это, конечно же, грубое упрощение; Ориген был одним из немногих, чьи труды учили христиан не бояться языческой культуры; но в этом есть зерно правды. Другой житель Кесарии, Евсевий, в своих произведениях, оказавших глубокое влияние на императоров, возвел учение Оригена на новую ступень развития в качестве политической и социальной силы. Для Евсевия римский Император был Избранником, Давидом христианских пророчеств, а его Империя — Мессианским Царством. Подобные толкования дают больше поводов для объяснения перемены во взглядах на христианство самих императоров, эволюционировавших от яростной вражды, через периоды терпимости, к личному, а в конце концов и официальному признанию, чем размышления на тему, почему христианство овладело умами масс. Военное превосходство всегда приносит публичным политикам усиление власти и погоню за всем, что в состоянии повысить их личный престиж. Такого же рода был и неприкосновенный позднеримский империализм. Ориген и Евсевий дали возможность Императору Константину, после должного рассмотрения, приветствовать в лице христианства самый успешный из мистических культов, в котором сила Имени Христова совершала великие дела для Его рабов, обещая им благополучие в мире и победу на войне. Короче говоря, официальное христианство Константина и новой столицы, которую он основал на восточной оконечности своей Империи, было христианством «без детонатора». Август и Константин были совершенно разными Pontifex Maximus.

На Западе христианство пошло другим путем и встретилось с более жестоким врагом, поскольку Рим был исторической колыбелью классического язычества. На то, что современники вполне осознавали этот контраст, указывают некоторые памятные монеты, выпущенные по случаю открытия новой восточной столицы, Константинополя. На них мы видим бюсты персонифицированных Нового и Старого Рима. Новый Рим, женская фигура, держит на плече земной шар, уравновешенный Крестом Христовым. Древний Рим изображается в виде Волчицы с ее близнецами, над которыми нависает Пантеон языческого Рима. На некоторых монетах даже можно видеть пастухов, приближающихся к пещере близнецов, как будто наперекор пастухам Вифлеема.

Константин попытался превратить Древний Рим в престол нового имперского культа Христа, но проиграл. Запад был полон христиан, но только не Рим. Сенаторские семейства твердо стояли на своем и вытеснили его в Новый Рим, где он мог быть христианином сколько душе угодно. Политическим следствием этого стала окончательная изоляция Константина и его преемников от Рима — тенденция, уже получившая достаточное развитие за годы войны. В этот период Кельн, Сирмий, Милан и Антиохия нередко оказывались более удобными центрами, чем Рим; теперь к этому списку добавился Константинополь, древний Византии. Но в сфере религии победа сенаторов была еще более важной, поскольку она подчеркивала изоляцию Западной Европы не только от императоров, но, до некоторой степени, и от христианства имперского образца. Она открыла путь для более жесткого, но никак не нового влияния христианства Африки. И основным проводником этого влияния для латинского христианства должен был стать Рим, еще недавно столько же греческий, сколько и латинский город. Греческий перестал быть общим языком средиземноморского мира; не был им, если не считать образованных людей, и латинский.

И здесь мы встречаемся с самой значительной фигурой поздней античности, св. Августином, епископом Гиппонским и главой африканской церкви в начале пятого века. Он был детищем и приверженцем африканской или западно-христианской традиции. Несмотря на то, что Африка была сильно романизирована, это был мир, которому был чужд компромисс. Африканские христиане рано научились распознавать своих врагов, предавать проклятию еретиков и язычников и пожинать плоды мученичества, излюбленной пищи фанатизма. Они не щадили и не ждали пощады. И, что еще важнее для нашей темы, они видели то, чего иногда недоставало Константинополю: историческое значение Воплощения и Воскресения. Историческое понимание Нового Завета предполагало, что верующий получал покой после смерти, но не прежде нее. «Царство Мое не от мира сего».

Ни у св. Августина, ни у его африканских предшественников не было ни малейших сомнений по этому поводу: христианство не является государственной религией, а почитание императора (даже если он христианин) не заменяет прямого общения между Богом и человеком при посредничестве Христа. Пришествие Царствия будет следствием прекращения существующего в мире порядка. Далее, св. Августин обладал глубоким и возвышенным умом, и было бы удивительно, если бы он никогда не предавался размышлениям о теориях управления, функциях государства и роли личности в обществе. В конце концов он был сыном Рима. И, соответственно, мы находим рассеянные в его объемных произведениях мысли на эти темы. Действительно, можно выделить и сличить эти отрывки и назвать их автора первым политическим теоретиком новой эпохи. Его персону можно рассматривать как личность, осознанно создававшую средневековую церковную структуру.

Но св. Августин не мог предвидеть Средних веков, и они его не интересовали. Дело, которому он посвятил свою жизнь, было гораздо более насущным. Это было ни что иное, как активная защита полноты христианского учения; в опасности было христианство, а не христианский мир. И он выполнил свою задачу со всем мастерством античного ритора.

Что же, спросим мы, могло грозить христианству теперь, когда оно пользовалось поддержкой Империи? Его врагами были ересь и язычество. Первая, эндемичная Африке, усилилась при жизни св. Августина за счет вторжения вандалов, так как они были арианами. Последнее, снова со всей пылкостью возрождаемое в Риме, находило новых приверженцев и даже из числа христиан, особенно представителей знатных фамилий.

Некоторые отблески этой ситуации можно разглядеть в рассказе о знаменитом эпизоде, который имел место в 382 г. в Риме. Чтобы умиротворить сенаторов-христиан, из алтаря в здании сената по приказу императора была убрана статуя Победы, символ славы Рима со времен Августа. Это вызвало сдержанный протест лидера языческого большинства, Квинта Аврелия Симмаха. Он сказал то, что хотел сказать, без горячности, как можно ожидать от аристократа, ученого[4] и выдающегося общественного деятеля. Он не призывал к запрещению христианства, а просил христиан о терпимости по отношению к древней религии его класса. Должно быть, он считал, что мир состоит из разных людей, а император ничего не добьется отказом от обычаев, которым следовали и которые любили его предшественники. К чему ведет подобное святотатство? Разве римская религия (и в этом самая суть дела) не неразрывно связана с римским правом? Если растратить одну часть наследства, не ожидает ли такая же участь и другую?

Положение христиан спасло вмешательство св. Амвросия, епископа Медиоланского. Наряду со своим младшим современником, св. Августином, св. Амвросий был самым выдающимся христианским апологетом своего поколения. Приобретя опыт на императорской