Читать «Три седьмицы до костра»

* седьмица – семь дней, неделя. Иногда слово используется просто в значении числа "семь".

** горсть - примерно 15 минут.

***

Босые ноги шлепают по полу.

- Таська! - приглушенно окликает мать. - Далеко собралась?

Сердце гулко бухает внутри, но мой голос беспечен, как никогда.

- На речку.

- До обеда вернись. Мне на базар надо, с Вером посидишь.

- Хорошо!

Маленький Север мирно спит в плетеной колыбельке, причмокивая, сжав в кулачки крохотные ручки. Скоро у него будут резаться зубки. Телар, помню, маленьким сильно кричал по ночам. А сейчас, в свои четыре года, он очень серьёзен и важен. Вон, сидит на коврике у печки, с сосредоточенным видом чиркает угольком по бумажному листу. Лист хрусткий, белый, пахнет чем-то дымным и сладким - городом. В деревне бумага - редкость, а лист Телар утащил у Сани, нашей старшей сестры. Ей уже 12, она в школу ходит.

Я не стала выдавать Телара, и гладить по тёплой, гладкой, почти безволосой головке спящего Севера - тоже. Как я их всех люблю, всех и каждого, свою большую и дружную семью...

Как я не хочу с ними прощаться.

Но моя рука уже схватила холщовый мешок для овощей, один из стопки таких же, лежащих на печке.

А значит, пути назад нет и быть не может.

На речке я знаю одно тихое заповедное место. Мне его Саня показала ещё в прошлом году. Даже в такое жаркое тихое утро там никого не будет.

Впрочем, жара обманчивая. Лето идет к закату, по утрам и вечерам пробирает осенним морозцем. Закончится лето, у детей закончится школа, - наступят покосные дни, Саня будет приходить с матерью по утрам на речку и, закатав рукава да обвязав вокруг коленей длинную юбку, так, что ноги обнажатся до лодыжек, стирать белье.

Я ходила по берегу и собирала в мешок камни. Камней на берегу было множество. Настороженно оглядела закопченный круг кострища, обнесенный крупными булыжниками. Такие мне не нужны, но кто мог жечь тут костер? Чужаки сюда забредали редко и в основном по разным торговым делам. А местные лес берегут, да и печка дома у каждого, зачем же костер.

Насобирав увесистый мешок камней, я достала веревку, протянула ее в дырки по верху мешка и крепко обвязала себя за живот и плечи. Веревка неприятно впивалась в кожу, пахла затхлостью, рыбой и солью. Первый раз в жизни взяла вещи без спросу, да еще сразу две. Было стыдно, но я старалась об этом не думать. Скинула плетеные босоножки, оставшись в платье, да так и вошла в воду, придерживая мешок руками. Вода была прохладной, намокшее платье мигом неприятно облепило ноги.

Именно в этом месте мелководье резко обрывалось глубиной, холодным подводным течением. Именно это место в свои полные десять лет я выбрала, чтобы умереть.

Ноги вязли в песке и иле, вода добралась до груди, мешок с камнями оттягивал руки. Сегодня ночью  новолуние, которое никогда, никогда больше для меня не наступит. Вода словно смывала грязь с моего худого нескладного детского тела. Грязь, которую никто не увидит, но для меня она реальнее зеленого склизкого ила, коровьей лепешки или Саниных чернил. Грязь, в которой меня снаружи и изнутри испачкала тварь.

Наконец я нащупала ногами большой и скользкий круглый валун. Дальше дно резко уходило вниз. Я с трудом забралась наверх и посмотрела на небо, голубое, чистое, безмятежное, в белых бантиках облаков.

«Прости меня, небушко», - прошептала и шагнула вперед, отпуская набитый камнями мешок, которого несла до этого, прижимая к себе, как щенка.

Мешок пошел вниз, а я вдруг растерялась и не успела глотнуть воздуха, как собиралась, да так и ушла под воду, с выпученными глазами и открытым ртом. Закашлялась, забилась – дно оказалось ближе, чем мне помнилось, но все же глубина превосходила мой немудреный рост десятилетней девочки. Вода в носу, ушах и во рту, мерзкая, отвратительная на вкус, холодная вода, удушье, я не могла, разумеется, развязать веревку и просто бестолково лупила руками вокруг. И вдруг чьи-то руки резким рывком вытащили меня наверх, я забилась еще сильнее, рыбкой выскользнула из спасительных ладоней и снова шмякнулась в воду, не соображая, что происходит и куда мне нужно – вверх или вниз.

Спаситель волок меня на берег, платье отяжелело похлеще мешка, он – ибо это был мужчина, совсем молодой, мальчик даже, но довольно рослый, поминал демонов и тёмное небо, судорожно пытался отвязать веревку, но она, мокрая и туго сплетенная,  ему не давалась.

Мое худое тельце била дрожь, было холодно, от попавшей в нос воды гудело и немилосердно ныло нёбо. Наконец юноша принес откуда-то нож и перерезал веревку.

«Что я дяде скажу», - царапнула мысль, а дальше пришло понимание. Что ничего у меня не вышло, что я, воровка, взявшая без спросу веревку и мешок, намочила и испачкала платье, а уж если незваный и непрошеный благодетель матери расскажет…

Но не это самое страшно. Сегодня новолуние.Опять!

Воздух наконец начинает свободно проходить в саднящее горло, и я поднимаю глаза на своего спасителя – язык не поворачивается называть его так. Высокий парень, старше меня, конечно, но еще не взрослый мужчина. У нас в деревне мужчины обычно носят бороды, а у этого гладкое лицо и голая грудь – тоже почти совсем гладкая. На нем одни штаны, но от холода в отличие от меня не трясется.

- Ты чего, дурная, удумала? – несмотря на сердитые интонации, голос у него приятный, теплый, как настоявшееся тесто. Волосы мягкие, золотисто-каштановые, а глаза серые, спокойные. Хорошие глаза. И сам он хороший – злится, но руку не поднимает, а кто бы ему помешал, мог бы и подзатыльник отвесить или затрещину. – Ты ж ребенок совсем, мамка ватрушку не дала?

Молчу. Холодное, мокрое, тяжелое платье, волосы тоже мокрые, липнут к лицу и спине.

- Где ты живешь? Тебе домой надо.

Мотаю головой. Серый взгляд еще немного смягчается.

- Может тебя… обижает кто? Родители бьют? У тебя есть родители?

Нервный смешок. Знал бы этот хороший парень, кто меня обижает, отшатнулся бы, а то и помог бы мне утопиться. Но мне нельзя говорить. Никому нельзя. Тварь запретила. Да и стыдно, как же стыдно, небушко.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- Как тебя зовут?

- Вестая.

- Веста, значит? – хорошо он так смотрит, по-доброму.

- Тая…

- Славное у тебя имя. А я Вилор. Послушай-ка меня внимательно, Тая, – он наклоняется ниже, от него пахнет свежескошенной травой. – Никогда, никогда не сдавайся. Пока ты жива, ты можешь всё исправить и всё наладить, не сдавайся никогда, слышишь?

Я слышу, но что-либо сказать или даже кивнуть не решаюсь.