Читать «Егерь императрицы. Тайная война»

– Ать-два! Ать-два! Левой, левой! Ать-два! Ать-два! Левой, левой! Шире шаг! Носочек тянем, рядовой Федотов!

Вот уже третий час егеря особой команды разбрызгивали сапогами грязную и густую кашицу на небольшой площади Бухареста.

– Лютует его благородий, хужее чем в гренадёрском батальоне гоняет своих солдат энтой шагистикой, – ворчал худощавый жилистый рядовой, прибывший к егерям с пополнением из охотников-пехотинцев.

– Разговорчики! Ты, Тарас, только что из полковой мушкетёрской роты к нам пришёл, а окромя балабольства ну никакого толку с тебя нет, даже вон строем ходишь, словно бы снулая утка! – поддел новичка подпоручик Егоров.

– Ещё раз я что-нибудь в строевой шеренге сегодня услышу, пойдёшь вон к нашему амениннику в напарники, а то ему там, поди, скучно одному!

– Ать-два! Ать-два! Левой, левой! Ать-два! Ать-два! Левой, левой! – и три десятка егерей, сопя и ругаясь про себя, опять зашлёпали по периметру импровизированного плаца. В центре же его стоял навытяжку сам «аменинник» всего сегодняшнего действия – Фёдор Лужин собственной персоной, или, как его все звали между собой в команде – Цыган. Два старших унтера, Макарыч с Карпычем, стояли подле него по бокам и строго следили, чтобы нога солдата с вытянутым носком держала бы ровную параллель и не опускалась бы книзу раньше положенного времени. Но, как видно, силов у Федьки было уже совсем мало, и он, негромко поскуливая, всё время срывал её вниз.

– Подними копыто своё, дурачина! Хватит уже здеся лоботрясничать-то на людях! – зло буркнул один из унтеров контролёров. – Из-за тебя, Федька, вся эта срамота тут нонче творится, так что и неча тебе здеся вот отлынивать, да ещё и скоморошничать перед нами.

– Всё равно никого не разжалобишь, колобродина! – добавил второй унтер. И Цыган опять с самым несчастным видом начал задирать свою ногу, обутую в короткий егерский сапог.

Сверху пошёл холодный мелкий дождь, серые шинели на солдатах быстро намокли и начали давить усталых хозяев своей тяжестью. Умаялись сегодня все изрядно. Издалека, со стороны главного штаба раздались, наконец-то, сигнал горна и барабанный бой, который с небольшой паузой подхватили затем в разных концах города. Подразделения расквартированной в Бухаресте Первой дунайской армии генерал-фельдмаршала Румянцева готовились к принятию пищи. Артельные кашевары с этой самой секунды имели полное право выставлять солдатские котлы для обеда или же выдавать сухарный и какой-либо другой провиантский порцион своему личному составу.

Наконец командир закончил счет, хмуро оглядел замерший на месте строй и махнул рукой Гусеву:

– Фурьер, всё, закончили на сегодня. Отбей сигнал «к трапезе». Команда идёт на квартиры!

– Жуй, жуй, шельма, – ворчал на осунувшегося от усталости и недосыпа Цыгана унтер Карпыч. – Тебе ещё две ночи свой самый дрянной караул нести. По себе знаю, как глазам перед зарёй худо, бывало, как сморгнёшь, а в них словно бы песком сыпануло. Закрыть их хочется, а ты не моги, иначе тут же сон сморит. Да и поделом тебе такое, Федька, это ещё мягко Ляксей Петрович тебя наказал, другой бы али выпорол вусмерть свово солдата, али бы его в арестантскую роту отдал, вот ведь где настоящие муки служивые принимают.

Проштрафившийся поперхнулся и, прокашлявшись, махнул рукой:

– Да знаю я, дядь Вань, сам во всём виноват, чё уж тут говорить! Мне вот перед обсчеством теперяча стыдно. Сколько же робята теперяча страдают из-за меня зазря. И надо же было так попасться, словно какой рекрут новобранец я влип, – и от неприятных воспоминаний смуглое лицо Цыгана сморщилось, словно от зубной боли.

– Ну вот ты не скажи, что зазря, – возразил ему тот пожилой унтер, что сидел на широкой лавке у печки и степенно черпал своей деревянной ложкой густое варево из большой глиняной плошки. – Зазря али попусту в этом мире ничего, братец, не бывает. Вот поглядят на тебя молодые солдатики, помаются хорошо сами, прочувствуется у них через ножки да через хребет вся тяжесть чужой провинности, и вдругорядь они сами же на такую-то дурь не пойдут. Правильно всё их благородие делает, распоясались ужо у нас все без дела, разоспались на постое в эту непогодь, оттого-то вот и потянуло на озорство.

Ответить на слова Макарыча Федьке было нечего, и он молча уткнулся в миску, доскабливая её дно.

Командир особой егерской команды подпоручик Егоров стоял в это самое время по стойке «смирно» перед старшим картографом Первой дунайской армии, а по факту главным разведчиком на всём этом театре военных действий, полковником, бароном фон Оффенбергом. Стоял и своими круглыми пустыми глазами глядел молча поверх головы этого штаб-офицера на закопчённый потолок комнаты. Вот уже четверть часа шла выволочка у Лёшки от его высокого куратора, и возразить ему тут было нечего, егеря от долгого безделья, что называется, «расслабились». Успели они пару раз подраться с пехотинцами Выборгского полка, и капрал их, как дословно сказал Генрих Фридрихович, уже третий день из предназначенной ему для постоя избы на улицу не выходит, видать, синей своей мордой перед своим плутонгом не хочет светить. Затем, по его словам, они стащили большой полог с интендантства у Муромского полка. Скрали крепкого хлебного вина из лазарета Третьего гренадёрского. Ну а потом, небось, его весь на радостях и вылакали. И опять, и это уже в третий раз подряд, – в третий, повторюсь, Егоров! – они снова набили морду бедным унтерам всё из того же Выборгского пехотного.

Лёшка моргнул и, сбросив свой дурашливо-уставной вид, посмотрел с возмущением на барона:

– Не пили мои спиртуса, Вашвысокблагородие! Трезвыми они пехоте морды начистили, когда те к месту нашего квартирования заявились. Вот ей-богу, трезвёханькие все они как один были!

– Молчать! – рявкнул полковник. – Будешь говорить, только когда я тебе разрешу! Обнаглели вконец, от безделья дурью на постое маетесь?! В секреты и на кордоны вас! В караулы с комендантской ротой всех, чтобы склады и магазины армии охраняли! Так вы ведь и там всё разворуете, а с комендантскими передерётесь! Хотя куда вам! Они же вас затопчут, как кутят, «волкодавы», блин! Ещё особой командой егерей называются, а какой-то бродячий патруль чуть ли не раздел вас на улице!

Этого наговора Лёшка уже перенести не сумел и с откровенным возмущением уставился на его высокоблагородие, сдерживаясь только лишь потому, как помнил, что ему здесь разрешения говорить ещё пока не давали.

– Лопнешь сейчас, чего надулся, словно индюк, а, Егоров? Ну и что я, по-твоему, тут не так сказал?

– Да всё не так, Генрих Фридрихович, простите