А Лариска вот осталась. И теперь Женька сидела на краю ванны в крохотной ванной комнате, разглядывала бело-синюю еще советского образца плитку и трещины на ней. В запотевшем зеркале отражалась распухшая Женькина физиономия. И глаза от слез покраснели, и нос раздулся, а губы вновь кусала…
…Драгоценный долго пытался отучить ее от этой дурной привычки.
Ну вот, не стоило вспоминать! Не стоило. И Женька решительно плеснула в лицо ледяной воды… гадость. Наверное, она просидела в ванной комнате долго, потому как выйдя, услышала голоса.
– Я знаю, что она здесь! – драгоценный редко повышал голос, утверждая, что человеку его положения следует проявлять похвальную сдержанность.
– С чего взял?
Лариска стояла в коридорчике, опираясь на старый сервант, который давно собиралась выкинуть, но руки не доходили. А может, просто никто из ее возлюбленных не горел желанием тащить древний, но тяжелый сервант, к помойке.
– Не дури мне голову. Ей просто некуда больше идти.
– А ты и рад.
Женька замерла, испытывая огромное желание сбежать. Запереться в ванной, зарыться в ворох махровых халатов, к которым Лариска испытывала странную привязанность, и сидеть, пока он не уйдет.
– Позови!
– Не командуй тут, не у себя дома. – Лариска воинственно сдула темный локон.
Спрятаться? И как долго прятаться? Год? Два? Всю оставшуюся жизнь?
…А в его квартире остались Женькины вещи. И вообще им следует поговорить как взрослым серьезным людям, расставить все точки…
– Слушай, ты… шалава, – драгоценный шипел. – Или ты позовешь сейчас это недоразумение, или…
– Лар, я с ним поговорю.
Женька дернула подругу за рукав, жалея лишь об одном – что распухшая ее физиономия выдает недавнюю истерику.
– Уверена?
Женька кивнула. В конце концов, драгоценный – интеллигентный человек, пусть и сволочь, как оказалось, но остальное-то… не съест же он Женьку.
Лариска посторонилась. Пускать драгоценного в квартиру она явно не желала. А на лестнице гуляли сквозняки, и значит, дядя Миша с третьего вновь окно вышиб по пьяни. Он был неплохим человеком и запивал исключительно на получку, причем получку успевал до дома донести.
И окно вставит.
Потом.
Почему-то думалось о дяде Мише и его жене, которая носила короткие розовые халатики, хотя давно вышла из девичьего возраста. О старухе Семеновне и мелкой зловредной ее собачонке, норовившей облаять каждого, о сирени у подъезда и тройке кошек, этот куст обживших… обо всем сразу, но только не о драгоценном. Он же стоял, неуместный на этой площадке, старой, но чистой, заслоняя собой деревянную стоечку для цветов. Цветы выставляла еще Ларискина бабка, и теперь Лариске по наследству приходилось ухаживать за ними.
– Евгения, – драгоценный смерил Женьку взглядом, в котором она прочла и возмущение, и негодование, и готовность простить. – Твой поступок неприемлем.
А все-таки в чем-то он смешон. Нет, красив, конечно, высокий и широкоплечий, подкачанный… тренажерный зал трижды в неделю и раз в полгода – строгая диета. Для Женьки – чаще, она ведь женщина…
– Почему?
– Потому что ты – взрослый человек, а ведешь себя как ребенок.
Руки на груди скрестил…
…Широкие запястья, удлиненные ладони с аристократическими тонкими пальцами. Он как-то долго и довольно нудно – все-таки имелся и у драгоценного недостаток, это самое занудство – объяснял Женьке, чем ее руки, плебейские, от его отличаются.
Едва не поссорились тогда.
Господи, как же она ненавидела ссоры! Особенно с ним, когда драгоценный запирался в равнодушном молчании, игнорируя жалкие Женькины попытки примирения. А вот теперь снова сам появился, но без цветов.
– Я… – она сглотнула. – Я видела тебя с этой… женщиной. Сегодня.
Сложно смотреть ему в глаза и признаваться, Женька чувствует себя виноватой, хотя совершенно точно знает, что нет за ней вины.
– Я понял, – отмахнулся драгоценный. – И что?
И что? Он серьезно не понимает?
– Ты мне изменил!
Пожатие плечами, небрежное, слегка раздраженное.
– Она ничего для меня не значит, – драгоценный улыбнулся. – Женечка, конечно, твоя ревность в данных обстоятельствах естественна, но не стоит делать глупостей.
Ревность? Ревновала она его прежде, особенно в первый год, когда поняла, насколько он привлекателен для других женщин. А эти другие вились вокруг драгоценного и были чудо как хороши.
– Ну хочешь, я пообещаю, что впредь буду осмотрительней?
Впредь? Он пришел отнюдь не за тем, чтобы прощения просить. Будет осмотрительней… продолжит изменять, но ради Женькиного спокойствия измены скроет, раз уж она такая непонятливая… несовременная.
– Жора, я не вернусь.
Он терпеть не мог этот вариант своего имени и сейчас скривился, но взял себя в руки.
– Дорогая, – голос мягкий и выражение лица соответствующее, – я же сказал, это был просто секс и ничего, кроме секса. Ангелина слишком стервозна, чтобы я с ней связывался. Ну хочешь, я ее уволю?
И возьмет на ее место другую.
Блондинку. Брюнетку. Рыжую. Не важно. Сколько их, случайных подружек, которые «ничего, кроме секса», перебывало в Женькиной квартире? Нет, не ее, но она привыкла считать квартиру своей. Она ее не обставляла, но… шторы в спальне и в гостиной, чехол на диван, семейство фарфоровых уток на каминной полке… а тот странный светильник, похожий на уличный фонарь начала прошлого века? Женька его нашла на выставке молодых дизайнеров…
– Пойми, дорогая, – драгоценный счел молчание добрым знаком. И взяв Женьку под локоток, продолжил: – Мужчины по своей природе – существа полигамные. Это доказано научно. Им нужен секс, но сам по себе он ровным счетом ничего не значит… это как булочку съесть.
– Булочку? – Женька не без труда вырвала руку. – Знаешь, дорогой, ищи себе другую дуру. А я ухожу.
Она сделала шаг к двери, но драгоценный перехватил руку и сдавил.
– Куда ты уйдешь? – он говорил спокойно, но вот лицо побелело и сосуды на висках вздулись.
– Отпусти.
– Послушай, дурочка моя ненаглядная… – он дернул Женьку на себя, и она ткнулась носом в дорогой шерстяной его пиджак. От шерсти пахло духами.
Женскими.
– Куда ты пойдешь? К Лариске своей? Ладно, сходи, хотя я изначально был против такой подруги. Она плохо на тебя влияет.
Пальцы его стискивали Женькину руку.
– Мне больно!
Она рванулась, но что она против драгоценного? А он не услышал, никогда-то он не слышал того, чего слышать не желал.
– Но дальше-то что? – обманчиво-ласковый голос. – К родителям на шею сядешь? Они, конечно, будут счастливы, но, Женечка, в твои-то годы стыдно жить за счет родителей…
– А за твой?
Нет, он не тронет. Он просто по щеке гладит, но от самого этого прикосновения страшно.
– Я – другое дело. Мужчина должен содержать семью. Поэтому не глупи… кому ты, кроме меня, нужна?
– Кому?
Он странно действовал на Женьку. Хотелось закричать, броситься к двери, заколотить кулаками, требуя, чтобы впустили в квартиру, защитили. Но вместо этого Женька смотрела в бледные серые глаза драгоценного.
– Никому, – едва ли не с наслаждением произнес он. – Кто ты, если разобраться? Никто. Обыкновенная девчонка, которых тысячи. Не красавица. И умом особым не