Читать «Население: одна»

Переводчик Марина Давыдова

© Опубликовано с разрешения автора и ее литературных агентов, Литературного Агентства Jabberwocky (США) и Агентства Александра Корженевского (Россия). Elizabeth Moon © 1996

© Марина Давыдова, перевод на русский язык

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Эвербук», Издательство «Дом историй», 2024

У этой книги несколько крестных матерей, старых и новых. Среди ее литературных предшественников – эссе Урсулы Ле Гуин, «Стена» Марлен Хаусхофер и повесть, которую я к началу работы над своей книгой прочесть не успела, но о которой много слышала: «Две старые женщины» Велмы Уоллис. А еще – народные сказки о мудрых старухах. Но в первую очередь эта книга появилась на свет благодаря женщинам, похожим на Офелию, которых мне в свое время стоило слушать куда внимательнее. Женщин этих так много, что всех не перечислишь, но забывать о них нельзя. С редактурой этой книги мне помогла Лоис Паркер, и я бесконечно благодарна ей за готовность поделиться своим богатым жизненным опытом.

Колония «Симс Банкорп»

Док. № 3245.12

От земли, влажно чавкающей между босыми пальцами, тянуло прохладой, но у корней волос уже выступил пот. День обещал быть еще жарче, чем накануне, – к обеду прелестные красные цветки дневки свернут свои нежные воронки, источающие пряный аромат, и поникнут на лозе. Офелия ногой придвинула побольше мульчи к помидорным стеблям. Солнце приятно припекало. Если бы не маячившая поблизости Розара, Офелия сняла бы шляпу, чтобы пот свободно испарялся с кожи. Но ее невестка боялась рака и вдобавок считала, что пожилой женщине неприлично выходить из дома с непокрытой головой, демонстрируя соседям редеющие седые волосы.

Впрочем, волосы у Офелии были не то чтобы редкие. Она коснулась висков, будто бы поправляя выбившуюся прядь, а на деле ощупывая толстую косу. Нет, волосы у нее пока еще густые, ноги крепкие, а пальцы ловкие, хоть и узловатые от старости и многолетнего труда. Она смерила взглядом невестку, занятую чем-то в дальней части огорода. Худосочная, волосы цвета опаленной бумаги, глаза цвета грязи. Она была красива, с тонкой талией и белыми руками, но Офелия с самого начала видела Розару насквозь. Увы, Барто остался глух к материнской мудрости, и теперь у него была Розара с ее тонким станом – как-то раз Офелия, не удержавшись, назвала его змеиным, – а детей не было.

Это беспокоило Офелию куда меньше, чем думали окружающие. Она бы и рада была независимой невестке, из принципа отказавшейся заводить детей. Но Розара стремилась навязать свекрови ханжеские правила, придуманные ради сохранения девичьей добродетели, а этого Офелия стерпеть не могла.

– Фасоли надо было сажать больше, – крикнула Розара.

Она говорила об этом, еще когда засевали землю, хотя прекрасно знала, что Офелия не успевала израсходовать даже то количество, что сажала обычно. Розаре хотелось, чтобы Офелия выращивала фасоль не только для себя, но и на продажу.

– Нам хватит.

– Если урожай не погибнет.

– Если урожай погибнет, куда нам столько загубленной фасоли?

Розара фыркнула, но спорить не стала. Может быть, сообразила наконец, что это бесполезно. Офелия надеялась, что это так. Она продолжила работать: подкладывать мульчу под кусты помидоров, подвязывать раскидистые плети. Розара держалась от помидоров подальше, говоря, что у нее от них зуд. При этой мысли Офелия склонилась пониже, чтобы скрыть улыбку, и с удовольствием втянула острый запах помидорной ботвы.

Прямо на грядке ее сморил сон; проснулась она от косых лучей вечернего солнца, бьющих между кустами. Она не могла спать, когда светило в глаза, и до сих пор считала, что даже в криокапсуле бодрствовала весь полет, потому что там было светло. Умберто только посмеялся, когда она поделилась с ним этими соображениями: дескать, в криокапсулах все спят, на то они и криокапсулы. Офелия с ним не спорила, но все равно отчетливо помнила резкий свет, пробивающийся сквозь сомкнутые веки.

Теперь она лежала на рыхлой мульче между помидорных грядок и, приходя в себя ото сна, размышляла о том, до чего мирно выглядят эти маленькие зеленые джунгли. В кои-то веки вокруг стояла тишина: должно быть, Розара вернулась в дом, не заметив, что Офелия задремала. А может, этой суке все равно. Офелия повторила ругательство про себя, наслаждаясь звучанием. Сука. Шлюха. Таких слов она знала немного, и это придавало ее скромному запасу ругательств особую выразительность, позволяя вложить в них всю ту злость, которую другие размазывают на целые предложения.

Голос Бартоломео, доносящийся с улицы, прервал ход ее мыслей. Она торопливо села, зашипев от боли в бедре и коленях.

– Розара! Розара, иди сюда!

Он кричал то ли взволнованно, то ли сердито, то ли одновременно взволнованно и сердито. Он часто волновался и сердился, обычно из-за сущей ерунды, хотя сам никогда этого не признавал. Из всех ее детей Барто нравился Офелии меньше всех, даже в младенчестве; он ел много и часто и больно дергал за соски, словно никогда не мог насытиться. Из требовательного младенца он вырос в эгоистичного мальчишку, которому невозможно было угодить; он без конца ссорился с остальными детьми и настаивал, чтобы любые разногласия разрешались по справедливости – то есть в его пользу. Даже с возрастом ничего в нем не изменилось: те черты, которые Офелия особенно не любила в Умберто, в Бартоломео усилились десятикратно. Но из всех ее детей в живых остался только он, и она хорошо его понимала.

– Что? – отозвалась Розара раздраженно: то ли тоже спала (чего не одобряли ни Барто, ни Офелия), то ли работала за компьютером.

– Компания… У Компании отозвали лицензию!

Из дома донесся визг. Возможно, он означал, что Барто в кои-то веки поднял шум по достойному поводу, а может, Розара просто заметила вскочивший на подбородке прыщ. От этой женщины можно ждать чего угодно. Офелия медленно встала на колени, потом, придерживаясь за колышек, к которому подвязала помидорный куст, поднялась на ноги. На миг перед глазами все стало серым – пришлось подождать несколько секунд, пока зрение не вернулось. Старость. Все говорили, что дело в старости и дальше будет только хуже. Сама Офелия не видела в этом ничего дурного – кроме тех случаев, когда ее поторапливали, а она не могла идти быстрее.

– Мама! – крикнул Барто, выбегая в огород из кухонной двери.

Хорошо, что Офелия успела встать, – сразу видно, что она трудится в огороде. Это давало пусть крошечное, но все-таки моральное преимущество.

– Что? – Она заметила жирную гусеницу и, когда над ней нависла тень Барто, продемонстрировала ему добычу. – Смотри-ка.

– Да, мама, вижу. Послушай, это важно…

– Урожай в этом году хороший…

– Мама! – Он склонился к ней и вплотную приблизил лицо. Барто больше всех ее детей походил на Умберто,