— Так точно!
Несколько вопросов: как летаю, в чем чувствую слабость…
— Летчик отличный, — басит комбриг Король.
Так я впервые узнал его мнение о себе.
Сидя на стуле вполоборота и перекинув руку через его спинку, Амелин молча несколько секунд смотрит на меня.
Наконец говорит, предупреждая:
— Борьба предстоит трудная. И, видимо, долгая…
— Я готов.
— Ладно… Двадцать минут на сборы. И — строжайшая тайна.
На улице столкнулся с запыхавшимися Матюниным и Мирошниченко.
— Чего вызывали?
— Срочная командировка.
Бегом домой. Разбудил соседей — техника Сашу Сиренко и его жену. Протянул Наде ключ.
— Уезжаю ненадолго, пусть побудет у тебя. Ерохину пришлось громыхнуть основательно. Наконец он открыл дверь, тараща заспанные глаза.
— Леня, ни о чем не спрашивай. Скажешь Оле… Скажешь ей…
Зачем я к нему пришел! Не надо было.
— Скажешь, что я ее люблю.
— Привет, я ваша тетя, — пожимает плечами Ерохин. — Продекламируешь сам.
Срываюсь по лестнице вниз, оставляя его в недоумении. Представляю, как бурчит: «Совсем свихнулись. Ссорятся, а логом ищут посредников. Вы себе ссорьтесь, да хоть в воскресенье не будите. А то жизнь проживешь и не выспишься».
Часа через три мощные чернолаковые ЗИСы домчали нас, «испанцев», до Киева. В боковой комнате железнодорожного вокзала мы, летчики-истребители, ожидали московский поезд. Проводить нас прибыл командующий войсками Киевского военного округа командарм 1 ранга Иона Эммануилович Якир. Его умное красивое лицо всегда выражало озабоченность, когда наставлял нас на боевую жизнь, и озарялось весельем, когда хотел развеять нашу скованность шуткой.
— С немцами там придется тоже столкнуться. Я когда-то учился у них в академии Генштаба, присматривался, на что горазды. Теперь вам присматриваться…
Вижу его не первый раз. Бывал у нас, расхваливал за инициативу в проведении дней боевого содружества. В такие дни наши отправлялись в городок к кавалеристам пли те приезжали к нам. Конники показывали свою удаль, выделывали всякие чудеса на полном скаку, рубили лозу и чучела, предлагали попробовать нам. Мы же демонстрировали свое мастерство в воздухе, поднимали в небо и их, а однажды, помню, с разрешения командира спросили: «Может, есть желающие прыгнуть с парашютом?» Они смешались, но, удара по престижу не допустили. Один из лейтенантов подошел к парашютам:
— Покажите, как управляться с этой штуковиной, Инструктор по парашютной подготовке проинструктировал, помог надеть парашют, еще раз напомнил, как следует действовать в воздухе.
— Шпоры-то сними, — спохватились. Он помедлил. Шпоры — это не только шенкеля давать коню, это и особое достоинство кавалериста. Так не разыгрывают ли?..
Внимательно посмотрел на летчиков.
— Можно зацепиться за что-нибудь, — сказал я и одобряюще улыбнулся ему: — Сам понимаешь, лучше без приключений.
Ах, как царственно проделывал он этот ритуал — снимал шпоры! Подумаешь — парашют…
И так же нарочито спокойно взбирался в кабину. И так же потом, после прыжка, не торопясь, отстегнул лямки и снял шлем.
А ведь еще не все из наших решались прыгать. Пример кавалериста был им немым укором…
Не знаю, почему вспомнился мне сейчас этот кавалерист. Но тогда невольно подумалось, что он тоже рвется в Испанию. Может, встретимся там…
Из Москвы путь наш лежал в Симферополь. Жилье определили на окраине, в городке пограничников. Над воротами висел для конспирации свежий яркий лозунг: «Боевой привет старым чекистам!»
— Ничего себе старые чекисты, — Матюнин хохотнул, оглядев нашу молодую ватагу.
— В каждом предложении, — начал по обыкновению возражать Мирошниченко, — есть главные члены предложения и второстепенные. Главное тут что? Привет! Какой привет? Боевой!..
На другой день дали увольнение. С Виктором и Николаем навестили мою сестру Веру. Она охнула, засуетилась, накрывая на стол. Присели.
— Каким ветром к нам? — вопрос задала с улыбкой, но выдавали глаза, встревоженные и затаенно пытливые. Что-то сердце ее чуяло.
— На соревнования едем в Севастополь, — соврал Николай, но слишком невозмутимо.
Сестра потухла, молча налила в рюмки, подняла свою, дрогнувшим голосом спросила:
— Воевать едете, да?
Наверное, сердце ее совместило все сразу — и то, что в Испании война, и что страна наша активно выражает поддержку республике, и что, наконец, мы — военные…
— Воевать, — с иронической интонацией подтвердил Матюнин. — Я на ринге буду воевать, а вот он — на ковре для акробатов.
И по обыкновению коротко засмеялся.
А Вера поставила рюмку на стол и… заплакала.
… Тянется след от корабля и тает вдали. Все смотрят на него, словно завороженные. И там, куда он уходит, растворяясь, там, на горизонте, появляются три точки. Они разрастаются, и вскоре становится очевидным: катера. Стремительно несутся к нам. А наше тяжелое судно, груженное лесоматериалами, под которыми скрыты ящики с разобранными самолетами, запчастями и емкости с бензином, сбавляет ход.
— По местам! — скомандовал Рычагов.
Это означало, что мы должны исчезнуть. Сам он остался на палубе.
Рычагов — командир нашей эскадрильи, созданной из летчиков разных частей. За эти несколько дней, что все мы вместе, он нам успел понравиться. Невысокий плотный крепыш, крутогрудый, с ясными глазами. Он молод, и потому, видно, нарочито огрубляет голос — для солидности.
Катера подошли. Матросы с нашего судна сбросили трап. На палубу поднялись военные, впереди комдив.
Наш комэск смахнул набок светлую короткую челочку, подошел, немножко неловкий в своем гражданском облачении, и вытянулся смирно.
Они о чем-то поговорили, Рычагов дал нам знак рукой, чтобы подошли.
— Как настроение, товарищи?
Ответили все сразу, каждый по-своему, но, в сущности, одинаково: настроение что надо!
— Мы не могли пожаловать к вам на пристани. Осторожность не помешает. Лучше так… Вот дали вашему командиру последние наставления… Если кто заболел или по каким-нибудь другим причинам не может ехать, скажите. Всякое ведь случается. После этого рубежа дороги назад уже не будет. Подумайте.
Сами отвернулись, облокотились на леера, разглядывают море, хотя чего там в нем разглядывать? Просто не мешают нам принять окончательное решение. Ведь мы — добровольцы.
— Да нет, — торопимся нарушить неловкую паузу, — все нормально, на здоровье не жалуемся!
— С этого момента, товарищи, начинается ваша заграничная боевая работа. Сейчас вам выдадут деньги, получите оружие — всякое может приключиться. Не исключено, что стычка с фашистами произойдет еще в море…
Разглядываем незнакомые банкноты, подвешиваем к брючным ремням пистолеты.
— В добрый путь! — комдив каждому жмет руку. — Все… Забудьте свои имена. Но ни на миг не забывайте, что вы — советские летчики, советские люди, интернационалисты.
Рычагов проводил его. Комдив вскинул руку в прощальном приветствии.
— Счастливо, товарищи! Счастливо, капитан Пабло Паланкар! — улыбнулся Рычагову.
Катера загудели моторами и понеслись прочь. Долгим взглядом провожали их бойцы-интернационалисты. Среди них был и серб Алихнович. Так было записано в моем документе.
* * *
Отто Крамер, первый пилот «юнкерса», любил откровенные беседы, во время которых говорил преимущественно он сам. Испанский язык Отто немного знал и раньше, а здесь и вовсе наловчился.
Готовились к вылету. Техники осматривали моторы, оружейники подвешивали бомбы, заряжали пулеметы. Отто, сидя неподалеку под переносным полотняным навесом, читал немецкую газету, изредка бросая взгляд на работающих.
— Квартеро! — позвал он. — Хорошие новости.