Читать «Ветана. Дар смерти»

Я шла по городу.

В душе кипела и искрилась радость.

Жить!

Как же хорошо жить!

Смотреть на небо, радоваться солнцу, улыбаться новому дню, видеть игры детей и даже — да! Нюхать цветы шиповника.

Я потянулась к кусту и от души вдохнула аромат цветка. Рвать его не хотелось, нет. А вот остановиться на секунду и унести на губах сладость пыльцы и нежный запах розового цвета…

Мгновение, всего лишь мгновение, но это — мое. И я счастлива. Здесь и сейчас я довольна и спокойна.

И не скажешь, что этой ночью меня хотели убить. А я иду по улице, и мечтаю о том, как войду в лечебницу, и стану учиться, и помогать людям…

Разве это не счастье?

Больницу я вижу издали.

Приземистое одноэтажное здание из белого камня с зеленой крышей. Еще Алетар Раденор ее строил, и строил — на века. С тех пор перекрывали крышу, меняли двери и окна, ремонтировали перегородки из дерева, а вот каменный каркас как стоял, так и стоит. И еще века простоит.

Раденоры вообще выделяют достаточно денег на лекарей.

Я положила руку на бронзовую ручку.

Поморщилась.

Ее начистить не могли? Под пальцами было неприятное липковатое ощущение. Такое бывает, если металлическую вещь долго не чистить.

Грязь.

В больнице?

Что-то мне это уже не нравилось. Но порог я переступила со всей решительностью. В конце концов, у работающих здесь людей есть дела и поважнее, чем начищать дверные ручки, верно?

И в нос мне ударила смесь запахов.

Щелока. Сильный и едкий.

Крови и гноя. Не менее сильный.

Болезни. Поверьте, больной человек тоже пахнет своим особым запахом, запахом боли и страха. И сейчас все это ударило мне в лицо. Я пошатнулась и покрепче схватилась за дверь, чтобы не упасть.

А на пальцах вновь остался неприятный липкий след. Дверь тоже была… грязновата.

И что тут происходит?

Лекаря я узнала по зеленой развевающейся накидке. Цвету жизни. И ухватила за рукав.

— Где я могу найти господина Тирлена?

— Он на обходе…

— И где это?

— В северном крыле. По коридору, третий поворот направо, еще раз направо и шестая дверь.

Лекарь вывернулся из моих рук, а я медленно пошла по коридору.

Больница была устроена именно так. Один большой широкий коридор, от которого в обе стороны открывались двери.

За одной из них сидели несколько больничных служителей и пили взвар, за другой на койках лежали люди… сколько же их!

Мужчины, женщины, дети…

Страшно.

Мне очень-очень страшно.

Я медленно иду, оглядываясь по сторонам.

Вот в той палате женщина сидит на койке рядом с пожилым мужчиной, и я слышу ее слова:

— … обязательно поправишься…

Здесь девчонка — явно служительница командует пожилой женщиной.

— Ну-ка хватит лениться! Надо двигаться, иначе потом не встанете. Слезайте, госпожа…

А из этой двери несет такой болью, что я невольно замедлила шаг.

И охнула.

За этой дверью сидели трое.

Мать, отец, ребенок…

Болел малыш, и ему было плохо, очень плохо.

Сила заметалась внутри меня, полосуя когтями внутренности, словно раненый зверь. И я не сдержалась. Ну что такого? Я же просто загляну…

На скрип двери повернул голову только отец. Так…

Рофтеры.

Есть такая народность без земли. Черноволосые, смуглые, с карими или черными глазами, они кочевали от города к городу. И надо сказать, что их не очень любили. Всякие попадались среди них — и вороватые, и нагловатые…

Почему их не извели?

Народ рофтеров владел какой-то своей магией. У них были и провидицы, и вещуньи, и ведьмы. И проклясть последние могли так, что костей не соберешь. Пару раз так и случалось. После этого желание загонять рофтеров в какие-то рамки пропало даже у самых упертых. А это типичные рофтеры.

Красная рубашка и черные штаны у отца, черная кофта и алая широкая юбка у матери, по спине струятся черные косы, извиваясь змеями на постели, на плечи наброшена шитая шелками шаль…

Сидят родители над больным малышом. И не так уж важно, к какому они принадлежат народу. У горя нет национальности.

— Что с малышом?

— А вы кто?

— Ветана. Лекарка. Сегодня здесь первый день, — спокойно представилась я. — Господин…?

— Арахо, — мужчина явно смягчился. — Никто не знает, госпожа. Ребенок весь горит в лихорадке, уже несколько дней, у него судороги, тошнота, рвота… мать с рук его не спускает…

И верно, выглядела женщина так, что саму в гроб укладывать можно. Глаза запали, на лице только нос и скулы, кожа желтая…

Если ребенок умрет, она уйдет за ним, — подсказало мне нечто внутри. — Это ее единственный сын, ты же видишь…

Видела.

Каким-то чудом я видела, и могла дать этому лишь одно объяснение. Моя сила выходит на качественно новый уровень. Хорошо это или плохо — я подумаю потом. А пока…

Я шагнула вперед, мягко коснулась запястья малыша. Темного крабом, ему же года три, жить и жить… Женщина дернулась, как от удара.

— Вы… Кто!?

Она даже не слышала, о чем мы говорили. Я нащупала пульс у ребенка.

Едва-едва, тоненький, нитевидный, если не вмешаться здесь и сейчас — для него уже не будет ни там, ни потом.

— Ветана. Лекарка. Встань.

Откуда в моем голосе эти нотки? Но я сейчас разговариваю как бабушка.

Мать могла орать, могла гневаться, ее могли не слушаться, но когда говорила бабушка, все замолкали и беспрекословно выполняли ее приказы. Просто потому, что понимали — так надо.

Женщина поднялась, глядя на меня, как птичка на змею. Может и так, но сейчас мой яд — целебен.

— Дай я осмотрю его.

— Я…

— Клянусь, он не умрет.

И столько уверенности звучало в моем голосе, что женщина всхлипнула. А я ведь и правда могла ей это обещать. Я знала, что говорю правду, и она почувствовала ее в моих словах. Здесь и сейчас.

На руки мне легло тоненькое тельце. Горячее, словно его только что вынули из печи…

Боги, если бы вы не привели меня сюда, через десять-двенадцать часов все было бы кончено.

Пальцы легли на затылок к малышу. Под прикрытием растрепанных мягких волосенок по ним побежали искорки. Почти незаметные, родители их и не заметили.

Да. Воспаление мозга[1].

Бывает такая гадость, дети на нее податливы. А вот выживают немногие. Даже взрослые умирают, что уж там такие малыши.

Для проверки я согнула ребенку ногу.

Попробовала. Ага, как же, размечталась… С тем же успехом можно пальцами полено гнуть. Мышцы, словно железные[2]. Вот и сыпь на теле, характерная такая… На закрытые веки я надавливать даже не стала. И так понятно, что это, зачем еще мучить ребенка?

Я перевела взгляд на родителей. На господина Арахо.

— Сейчас вы возьмете свою жену и накормите. Можно — насильно. Я побуду с ребенком, пока вы не вернетесь. Обещаю, на шаг не отойду.

Мужчина нерешительно коснулся женской руки.

— Яра…

Женщина дернулась, словно лошадь, которую кнутом ожгли. И я поняла, в чем дело. Она не верит. Никому не верит, и боится, что она уйдет, а ребенок тут же умрет. Она чувствует