Пастырь Корд с хлопком закрывает книгу и, потерев глаза, продолжает:
— Отсюда мы понимаем, дорогие хегальдины, что не сколько материальный достаток делает нас достойными неба, сколько труд и самопожертвование! Спасибо вам за внимание! И да будут ваши крылья достойны небес!
— Истина, тоже мне, — фыркает Гремори, обращаясь к Ситри. — Работай, молчи и верь. Вот и весь корм для «серых», а?
— Мне надо домой.
— Да ладно, а как же работа?
— Я пойду, мне нездоровится. — Ситри еще выше натягивает шарф и почти бегом устремляется к жилым кварталам.
— Эй, ну? Ты заболела?
Гремори смотрит ей в след. Он недовольно встряхивает маленькие крылья и шагает в противоположенную сторону.
«Серые» толпятся, косо посматривая на «летунов», после чего, большая часть первых направляется в поля. Гремори думает, что лучше слышать шум ветра, чем ворох голосов. Стереотипные приветствия, пожелания, и каждое утро начинается одинаково, и граница между подобными днями все прозрачнее. Создается впечатления, что жизнь — один бесконечный день, без начала и конца. Ведь если наложить воспоминание позавчерашнего дня на вчерашнее — различий не увидеть. Один день. Жалкий, бессмысленный. Мы лишь скот, думает Гремори, что кормится сказками и верой, которые дают нам «летуны». Рабы, которые верят в то, что могу стать равными богам. Без кандалов, без кнута. Только вера. А вечером все запивается вином или самогоном. Он поднимает голову, и небо кажется ненастоящим. Картонным. Может, за ним ничего и нет? А земля подобна бумаге? Мы лишь кучка слепцов, шагающих на работу, мечтая о свободе лишь потому, что кто-то показал нам, что такое свобода. Счастье, полет. Показал дорогу. Такую близкую, но недостижимую. И все это под видом священных законов. Чтобы не сдохнуть от безумия.
* * *
Гремори поднимается с колен, со стоном разгибая затекшую поясницу, и всматривается в руины лестницы Лифантии. Наверное, он достроил ее, узрел истину, а затем спрыгнул. Не все должны летать — ведь кто-то должен расплачиваться за возможность летать остальным.
Вокруг сотни «серых» хегальдин, гнущих спины на полях, среди боли, частых ругательств, среди грязи; и всю жизнь на земле. Хотя, все рождены, чтобы летать. Гремори оглядывается в надежде увидеть Ситри, но ее нигде нет.
И только намного позже, в то время, когда небо наливается красным, а край солнца касается заходит за горы, звучит звон колокола. Конец очередного рабочего дня. Хотя, думает Гремори, это лишь временная передышка, ведь день никогда не заканчивается. Переодевшись, он сразу же направляется к Ситри. Короткий взгляд на район «летунов», где зажигаются огни и улицы вспыхивают янтарным светом. «Все равны, — постоянно твердит пастырь». Но странным образом «летуны» отгородились от «серых» с помощью реки.
— Эй, Гремо, а куда это ты? Пошли лучше посидим, выпьем.
Гремори отмахивается и уходит.
Район «серых» не освещается, поэтому приходится идти осторожно, чтобы не споткнуться.
Нам достается лишь тень, ворчит про себя Гремори, стуча по двери, тень и маленькие крылья.
— Ситри? Ты дома? Ситри, это я, открывай.
Ситри открывает, но тут же отворачивается.
— В чем дело? Заболела?
— Замолчи, — быстро говорит она. — Я хочу тебе кое-что показать. Пойдем.
Гремори ступает за Ситри в небольшую комнату; его внимание привлекает зашторенное окно и одинокая свеча на столе рядом с Геннорией.
— Неужели перечитываешь эту чушь?
— Да, представь себе, перечитываю! Уже не в первый раз, я просто… — голос Ситри надламывается, а крылья прижимаются к спине. — Я хочу тебе кое-что показать.
Она поворачивается к Гремори, убирает волосы с плеч; и только сейчас тот замечает ее красная глаза и слезы на щеках. Ситри быстрым движением снимает шарф, начинает расстегивать верхние пуговицы куртки.
— О! Ты что же?.. — Гремори не успевает договорить, как его взору открывается потемневшая кожа между грудей Ситри, и такие же темные ответвления сосудов, ползущих к шее.
— Не смывается, — всхлипывает она. — Я не хочу, я не знаю откуда!.. Как?..
Гремори видит припухшие царапины. Он молчит, почти физически ощущая, как в мозгу гаснут все мысли. Лишь тьма, которая обостряет восприятие реальности, и эта реальность нещадно вгрызается в него.
— Я хочу обратиться к пастырю.
— К Корду? Ты с ума сошла?! — вскрикивает Гремори. — Он прикажет убить тебя также, как Лераиша, также, как Воулу, Ливиарию. Как всех остальных! Ты же помнишь, как рубили крылья? Помнишь, как высушивали глаза солнцем?
— Перестань! Я не такая, как они! — Ситри лихорадочно застегивает пуговицы и снова обматывает шею шарфом; она садится на кровать, опуская лицо в раскрытые ладони. — Я не такая, ты же видишь. Мои глаза не черны. Может, у меня есть шанс, может, пастырь знает, как избавиться от этого!
— Корд — старый дурак!..
— Какая разница, если есть надежда на спасение! Если я не воспользуюсь ею, меня все равно казнят.
— Тебя казнят в любом случае! Ситри, ты же не дурочка, которой промыли мозги, ты же знаешь…
— А может, я хочу быть такой дурочкой! Хочу верить в то, что мои крылья однажды вырастут и я буду счастлива! Мне хочется верить, даже если это ложь! — Ситри сдерживает плач и отворачивается к окну. — Какая разница. Думаешь горше узнать о том, что все вокруг вранье — лишь в старости? Тогда я уже буду смиренно ждать своей смерти. Но что делаешь ты? Цинично-ироничное мышление спасает тебя, а? Или тебе важнее выделить себя из толпы? Ты считаешь всех слепыми дураками, но сам ведь ты бессилен. И не лучше остальных. Твоя правда не делает тебя сильным. Твоя правда убивает в тебе любые зачатки счастья. Странно, что ты не становишься шейдимом, ведь в тебе столько ненависти. Наверное, сосуд для нее у каждого разный — кто-то раньше, кто-то позже…
Гремори стискивает зубы, ритмично играя желваками. Его ноздри расширяются, кажется, что еще немного, и из них вырвутся струи раскаленного пара. Ситри видит эту картину в отражении стекла.
— Делай что хочешь, — злобно произносит Гремори, но Ситри не реагирует и лишь укрывает свои плечи крыльями.
Гремори с размаха бросает дверь, и та громко хлопает, грозясь разлететься в щепки. На открытом воздухе проще размышлять, ведь мысли не рикошетят от одной стены к другой, а беспрепятственно улетучиваются в небо. За рекой продолжает сверкать золотой район «летунов», но скоро огни потухнут — приближается гроза.
Проходит целая неделя, похожая на один день, где солнце восходит в одном и том же месте, где все кажется ужасно монотонным. Наверное, таким образом, жизнь теряет смысл: заставляя сосредотачиваться на деталях, что повторяются изо дня в день. Самоуничижение затягивает своей простотой, но смирение все еще далеко.
* * *
Гремори зевает в ладонь, лениво смотря по сторонам — Ситри нигде не видно. Корд возносит руки к небу,