Читать «Венера»

Рассветало. Она открыла глаза. Поезд мчался сквозь туман, болота остались позади. Вдали исчезали смутные очертания Мантуи, угловатые и темные. Кругом расстилалась плоская, темная равнина. Маленькие, слабые верхушки деревьев неясно вырисовывались на желтоватом облачном небе. Из борозд вспаханной земли выглядывали люди, сгорбленные и неторопливые, казавшиеся крошечными среди огромной равнины.

Она опустила окно, полная нетерпения.

– Неужели никогда не будет остановки? Я хочу выйти. Ах, эта земля!

Она чувствовала нежность к каждому клеверному полю. Перед ярко-зеленой после дождя лощинкой паслись косматый ослик и жалкая кляча. Она уже чувствовала свои руки вокруг шеи животных. Под ногами она уже ощущала мягкую глину, уже исчезала мысленно в серой дали, вся уже принадлежала земле и ее будням, суровым; темным, ничего не знающим о праздниках человеческого искусства, о фонтанах, статуях и мраморных порталах.

Несколько часов спустя она, улыбаясь над своей мимолетной грезой, смотрела на чарующие поля Тосканы. У ног ее, среди тополей и ив, извивался Арно. Вдоль длинной дороги лежали города, светлые, выхоленные, окруженные виноградниками, кусты которых вились вокруг маленьких вилообразных подпорок. До нее доносилось, играя, мягкое, свежее, дуновение ветерка. Небо синело, ласковое и глубокое, и она думала:

«Почему я не иду по той правильной аллее на мягких склонах, к прелестной усадьбе. Ее осеняет группа кипарисов и пиний; она четырехугольная, и в середине ее возвышается плоская, широкая башня. Как счастлива была бы я на ее террасе, над этой гармоничной страною, под чистым золотом ее солнечных закатов».

После полудня падавшую от туч тень прорезало Тразименское озеро со своими черными, призрачными островами, с розовыми замками на них. Высокими волнами вздымался лес Умбрии, окружая древние руины и венчая последние холмы в голубой сказочной дали. В самом центре, на отвесной черной скале, погребенной под вьющимися растениями, возвышался город с зубцами и башнями, желтыми, как охра. Почти лишенные окон, они, казалось, глядели внутрь себя, на свои грезы. Эти грезы были полны тяжелого, страстного стремления вверх, к небу, но они не могли вырваться из темницы, неумолимо державшей их на этой земле.

Но вот скрылись и холмы и лес; земля стала голой и торжественной. Из разорванных туч вырывались, точно блеск мечей, лучи солнца. Ветер приносил с собой эхо старых битв. На несколько коротких часов герцогиня перенеслась туда, где грезила и охотилась десять лет тому назад. Она видела себя на лошади впереди всадников в красных фраках; они мчались по выгоревшей траве между могилами у края поля, сквозь разрушенные арки акведука. Волы с изогнутыми рогами, развалившись у дороги, пережевывали жвачку. У откосов глодали редкую траву козы. Стада овец белыми и черными пятнами исчезали в складках холмов, под плоской скалой с циклопическими стенами и причудливыми церквами. Плющ расщепливал стены башен… Она посмотрела на небо, которое вечер окрашивал точно кровью героев. За горизонтом одиноко вырос купол, мрачно и тяжело поднимавшийся над равниной: то был Рим.

Она переночевала и поехала дальше. Однажды в полдень, когда поезд остановился, удушливый ветер заставил ее вздохнуть. Он точно поцеловал ее в глаза; она должна была закрыть их. Он словно устлал землю пышными коврами и приглашал ее ступить на них. Она вышла и поехала в маленьком скрипучем экипаже по пням и камням, под плодовыми деревьями, сквозь стада коз и группы больших индейских петухов. Высокие, загорелые, спокойные женщины в зеленых юбках и красных корсажах, покачиваясь, благородной поступью проходили по дороге, неся на покрытых плотными белыми покрывалами головах медные сосуды. Вокруг широких верхушек деревьев вился виноград. Она была опьянена, сама не зная чем. Она слышала, как бродят соки в растениях, животных, людях. Она видела, как пенится вокруг нее, точно вино, жизнь.

Экипаж задребезжал по камням города. Он остановился у харчевни, в глубине какого-то двора, полного хлама и смеющегося народа. Здесь были светлые, в голубых полосах стены, просторные комнаты и гулкие каменные плиты. Она спросила, где она. «В Капуе».

Проспер, камеристка и повар прибыли вслед за ней и завладели кухней. В городе не было мяса; но ей подали рыбу, вареную и в масле, жареные артишоки и свежий хлеб, яичный грог, большие фиги, лопающиеся и тающие на языке и uve Zibelle, первый виноград.

Затем ее потянуло на улицы, длинные, радостно оживленные. По ним мчался светлый поток радости, разливавшийся за пределы их, по стране. В ветхих притворах важных и пустых церквей ждала насытившихся солнцем тихая тень. На плоских крышах вился виноград. В обнесенных решетками садах, полных высоких кустов камелий, ходили медно-красные петухи. Черноволосые отроки, смуглые и бледные, с большими, обведенными кругами, глазами, лежали на порогах странных порталов. Перед ними кричала белая мостовая, за ними, во мраке домов, поблескивали красные котлы.

Потом она стояла у моста над рекой и смотрела, как бессильно, точно два человека, терялись по ту сторону мостовые быки перед ужасным морем голубого неба и могучими волнами зеленой земли. Весь этот океан врывался между ними, переносился через мост и достигал до ее груди. Она шаталась под напором любви, веявшей из эфира и полей, любви без меры и предела, жгучей, разрушающей и созидающей любви.

Рано утром она проснулась с ощущением счастья. Яркие цветы на белых занавесках ее кровати кивали ей во сне; теперь они один за другим уплывали в красную пыль утра, застилавшую окно. Внизу с легким топотом, глухо позвякивая бубенчиками, проходили козы. Напротив, в мастерской, раздавался стук молота и пение; золотистый ветерок, проносившийся мимо, разгонял звуки.

Она оставила здесь своих людей, и одна поехала дальше. Кучер щелкал кнутом, лошадь бежала рысью. На груди у нее был колокольчик, за ушами ветки, а на загривке серебряная рука с растопыренными пальцами.

В плодовых садах с навесами из пиний блестела роса. Над дорогой еще висела золотая дымка; она поднялась, и дорогу залил ослепительный свет. Они мчались по пастбищам и полям. Высоко на верхушках ильм колыхался светло-зеленый виноград. В полях теснились деревушки, темные, окруженные со всех сторон шумящими колосьями. А вдали, в дымке горизонта, поднимался голубой, призрачный конус с длинным белым изогнутым хвостом из дыма.

В полуденную жару она поднялась наверх, в старую Казерту. Между виноградом растопыривали свои ветви вишневые деревья и несли свою тяжесть орешники. Пшеница и горчица росли рядом на одном и том же поле. У края его серебрились масличные деревья. Бледные и грациозные, поднимались они вверх по горе. Слой земли становился более тощим, и из-под него пробивались наружу камни. Подле засеянного горчицей, сверкающего зеленью поля лежало другое, вспаханное, ожидающее маиса, мягкое и черное, точно кусок бархата рядом с влажным изумрудом. С торопливым топотом спускалось