Читать «Первые люди на Луне»

Когда я сажусь писать здесь, в тени виноградных лоз, под синим небом южной Италии, мне кажется почему-то, что мое участие в необыкновенных приключениях м-ра Кавора было чисто случайным. Несомненно, так это и было. Я впутался в эту историю в то время, когда меньше всего думал о каких-либо приключениях. Я приехал в Лимпн, считая это место самым тихим и спокойным в мире. «Здесь, во всяком случае, — говорил я себе, — я найду покой и возможность работать».

И в результате — эта книга. Так разбивает судьба все наши планы.

Быть может, здесь уместно упомянуть, что еще недавно мои дела были очень плохи. Теперь, среди богатой обстановки, даже приятно вспомнить о нужде. Допускаю даже, что до некоторой степени я сам был виновником моих бедствий. Вообще я не лишен способностей, но коммерческие операции не для меня. Но в то время я был молод и самонадеян; я молод еще и теперь, но после всех пережитых мной приключений стал гораздо серьезней, хотя вряд ли это научило меня благоразумию.

Едва ли нужно вдаваться в подробности спекуляций, в результате которых я попал в Лимпн, в Кенте. Коммерческие дела связаны с риском, и я рискнул. В этих делах все сводится к тому, чтобы отдавать и брать, мне же пришлось в конце концов лишь отдать. Когда я уже почти все ликвидировал, явился неумолимый кредитор. Может быть, вы встречали таких неумолимо добродетельных людей или попадали в их лапы. Он жестоко разделался со мной. Я решил написать пьесу, чтобы не стать на всю жизнь клерком. У меня есть воображение и вкус, и я решил бороться с судьбой. Я верил не только в свои коммерческие способности, но и считал себя талантливым драматургом. Писание пьес казалось мне делом очень выгодным, и это еще более окрыляло меня. Мало-помалу я привык смотреть на эту ненаписанную драму как на запас про черный день. Скоро этот черный день настал, я засел за работу.

Однако оказалось, что сочинение драмы потребует большего времени, чем я предполагал; сначала я клал на это дело дней десять; прежде всего необходимо иметь «pied-a-terre» [1], поэтому я и приехал тогда в Лимпн. Мне удалось найти небольшой одноэтажный домик, который я и нанял на три года. Я расставил там кой-какую мебель и решил сам готовить себе еду. Моя стряпня шокировала бы, конечно, миссис Бонд, но, уверяю вас, готовил я недурно и с комфортом. У меня были две кастрюли для варки яиц и картофеля, сковородка для сосисок и ветчины и кофейник. Не всем доступна роскошь, но устроиться скромно можно всегда. Кроме того, я запасся восемнадцатигаллонным ящиком пива, — в кредит, конечно, — и отпускающий на книжку булочник являлся ко мне ежедневно. Разумеется, устроился я не как сибарит, но у меня бывали и худшие времена. Я немного беспокоился о булочнике, очень славном малом, однако надеялся, что сумею с ним расплатиться.

Без сомнения, для любителей уединения Лимпн — самое подходящее место. Он расположен в глинистой части графства Кент, и мой домик стоял на краю старого приморского утеса, откуда за отмелью Ромни-Марш видно море. В ненастную погоду место это почти неприступно, и я слышал, что иногда почтальону приходится перебираться через болота на ходулях. Хотя я не видел сам, но верю этому. Перед дверьми лачуг и домишек деревни торчат воткнутые в землю березовые веники для очистки обуви от налипшей глины.

Я думаю, что то место осталось бы необитаемым, если бы не наследье давно минувших времен. Здесь когда-то, в эпоху Римской империи, была большая гавань, Портус Леманус; теперь же море отступило на целых четыре мили. У подножия крутого холма сохранились камни и кирпичи римских построек, и старинная Уотлинг-стрит, до сих пор еще местами замощенная, прямая, как стрела, тянется на север.

Я часто стоял на холме и думал о кипевшей здесь некогда жизни, о галерах и легионах, о пленниках, и начальниках, о женщинах и торговцах, о спекулянтах, вроде меня, о сутолоке и шуме в гавани.

А теперь — кучи мусора на заросшем травой скате холма, пара овец — да я!

Там, где была гавань, расстилается теперь, вплоть до отдаленного Дендженеса, болотистая равнина, с редкими метелками деревьев да церковными башнями старых средневековых городов, сменивших приморский Леманус.

Вид на болото — один из самых красивых, какие мне случалось встречать. Дендженес находится отсюда милях в пятнадцати: он кажется плотом в море, а далее к западу виднеются холмы Гастингса. Иногда они отчетливо вырезываются на горизонте, иногда же бывают подернуты дымкой, и часто в туманную погоду их совсем не видно. Вся равнина исполосована плотинами и канавами.

Окно, у которого я работал, выходило в сторону холмов, и из этого окна я впервые увидел Кавора. Я корпел над сценарием, стараясь сосредоточиться на трудной работе и, естественно, Кавор остановил на себе мое внимание.

Солнце уже закатилось, небо окрасилось в желтый и зеленый цвет, и на фоне заката вдруг появилась темная, странная фигурка.

Это был низенький, кругленький, тонконогий человек, с порывистыми движениями; костюм его состоял из пальто, брюк и чулок, как у велосипедиста, и шапочки, как у игроков в крикет. Зачем он так нарядился — не знаю, он никогда не ездил на велосипеде и не играл в крикет. Вероятно, это вышло случайно. Он размахивал руками, подергивал головой и гудел. Гудел как мотор. Вы, наверно никогда не слышали такого гуденья. Иногда он прочищал себе горло, громко откашливаясь.

Недавно прошел дождь, и порывистость его походки усиливалась от скользкой тропинки. Встав прямо против солнца, он остановился, вынул часы и постоял с минуту. Потом судорожно повернулся и поспешно пошел назад, не размахивая больше руками, но широко шагая длинными ногами, которые казались еще уродливей от прилипшей к подошвам глины.

Это случилось как раз в день моего приезда, когда я всецело был поглощен своей пьесой, и я досадовал, что потерял из-за этого чудака пять драгоценных минут. Я снова принялся за работу. Но когда на следующий день явление повторилось с поразительной точностью и стало повторяться регулярно каждый вечер, я уже не мог боле сосредоточиться над сценарием.