Ирина Зарубина
Запретное кино
Этот сон уже мучил Клавдию Васильевну несколько дней. И до того он был мрачный, что она даже родным о нем рассказать не могла. А просыпалась каждый раз в ужасе и страхе, с колотящимся сердцем и жутким отвращением к самой себе. Ведь получалось, что это в ее сознании (или подсознании) жили все эти изощренные мерзости и грязь.
Это была какая-то киносъемка. Хотя Дежкина не видела киноаппаратов, не видела осветительной аппаратуры, суетливого режиссера, но какой-то дух показухи витал надо всем творившимся на ее глазах. Страшный дух. Так бывает во сне: заранее уже знаешь, где все происходит, и обстоятельства как бы являются данностью. Вот теперь это была киносъемка. Что-то из жизни Древнего Рима. Все люди были одеты в белые туники или латы. И всех их казнили. Казнили разнообразно, с выдумкой, кроваво и безжалостно.
Рубили головы, распинали на крестах, отдавали на растерзание львам. Впрочем, таких казней уже видено было в кино несметно. Много красной краски, неубедительные манекены, примитивные спецэффекты… Но, чувствовала Дежкина, что и самих киношников все это не устраивает, что задумали они еще что-то необычное, что-то «новенькое», чтобы встряхнуть заскучавшего зрителя.
Во сне Дежкина шла мимо всех этих ненастоящих смертей, как мимо досадных, но малозначительных помех и почему-то знала, что ей срочно надо вон туда, к нагромождению белых шатров, что именно там будет самое главное, чего она боится, но к чему ее тянет непонятное и гадкое любопытство. Вот это-то любопытство и мучило ее потом больше всего.
Она поспевала как раз в тот момент, когда на землю бросали еще одно человеческое тело.
И тут начиналось самое страшное. Круглое лицо патриция со слегка горбатым носом и тонкими губами, оплывшие щеки, вьющиеся черные, коротко стриженные волосы — дородность и властность неподдельные. Дежкина особенно подробно останавливалась на этом лице именно потому, что боялась каждый раз двинуться в своем сне дальше и сознаться себе в том, что и было настоящим ужасом. Тело это не муляж и не манекен. Это было настоящее человеческое тело. Труп. Она понимала это по тому, как мертвенно вздрагивали от удара о землю жировые складки на его теле.
В каком морге раздобыли это тело? Что за несчастный бомж с лицом римского вельможи оказался тут, на съемочной площадке? Дежкина даже не пыталась ответить себе на эти вопросы, она вдруг бросалась бежать от этого места. Чтобы не видеть дальнейшего. И в один момент оказывалась за белым шатром, успевала перевести дух, заклиная себя не смотреть, не смотреть, не поворачивать голову, убежать… но все равно каждый раз словно не сама по себе, словно по чужой воле вскидывала глаза и видела, как труп вздергивался над шатрами ногами кверху. На ступни были накинуты железные тросы — вранье в историческом смысле, — а тросы эти растягивались желтыми автокранами, не видными, впрочем, из-за шатров.
Труп долю секунды висел в воздухе, болтая руками, — этого Дежкина почти не видела, только самым краешком глаза, даже скорее как бы догадывалась, но вот именно тут что-то заставляло ее повернуть голову, и уже самое мерзкое она видела ясно и четко, как, должно быть, и фиксировала невидимая кинокамера: тросы резко натягивались в разные стороны, и тело беззвучно и легко разрывалось пополам: раскрывался синий желудок, вываливались кишки, обнажались белые ребра, голова оставалась слева…
ВТОРНИК
1.12–7.14
Сегодняшнее ночное бдение имело две главные причины. Во-первых (или во-вторых), Клавдия безмерно увлеклась компьютером. Во-вторых (или во-первых), она уже панически боялась спать, поскольку кинокартинка с каждым разом становилась все подробнее и страшнее. Пила, помнится, транквилизаторы — еще хуже, обращалась к врачу, но тот только обругал ее, дескать, люди с настоящими болезнями пробиться на прием не могут, а вы со своими глупостями… Кленов, знакомый психиатр, только разводил руками и снова говорил об отдыхе и о перемене обстановки.
— В каком смысле обстановки, мебель передвинуть? — спрашивала Клавдия.
— Боюсь, это паллиатив. Нужны кардинальные изменения, — философски щурился Кленов.
— Развестись, детей бросить?
— Увы, и это полумера.
— Работу?
— Вот, уже горячее. Но мало, мало…
— Мало? Поменять страну, что ли?
— А у вас есть такая возможность? — заинтересованно встрепенулся Кленов. Видно, его эта тема сильно волновала.
— Есть. Я меняю ее каждый день, — не без гордости заявила Клавдия. — Надеюсь, к лучшему.
Словом, сон замучил Клавдию. И теперь она ночи напролет просиживала в Интернете.
Сначала Макс радовался; они за завтраком перекидывались с матерью непонятными для непросвещенного словами — сайт, чат, Веб, модем, навигатор, сервер к полному неудовольствию Федора и Ленки. Муж угрюмо утыкался к газету, дочь презрительно надувала губки.
— Хватит уже, слишком умный, да? — обращала она свой сарказм к брату, как бы ненароком задевая и мать.
Но потом Макс поумерил свой энтузиазм. Мать просиживала в его комнате ночи напролет.
— Ты мешаешь мне спать, — недовольно стал говорить он.
Но, по правде говоря, дело было вовсе не в этом. Максу самому хотелось безвылазно торчать в Интернете, а осуществить это вместе с матерью было невозможно. Она выбирала какие-то скучные странички — история, география, коллекции античности, оружия, марок и политические новости. Все. Ни разу не поинтересовалась игрушками, которыми Интернет набит под завязку, ни разу просто так, ради интереса, не открыла музыкальные сайты или киношные. А что интересного в этой политике? Ну читает мать газету на день раньше, чем она попадает в почтовый ящик. И что?
А Клавдия и сама считала, что в ее возрасте и положении проводить все свободное время у монитора — несерьезно. Но вот же зараза! Интернет уже не отпускал.
И как-то в воскресенье она, сославшись на дела, тайком, как замышлявшая недозволенное школьница, отправилась на Горбушку, чтобы купить диск с новой системой поиска (об этой системе она тоже узнала из Интернета).
О Горбушке она слышала много, но бывать в этом рассаднике пиратства ей не доводилось. Она представляла себе тайное место, где много темных личностей сторожко оглядываются по сторонам и распахивают полы своих одежд, являя интересующимся краденую продукцию. Это наверняка будут волосатые, грубые люди в коже. И как она вообще найдет эту Горбушку, как подойдет к темным личностям — Клавдия и представить не могла. Но ее это не остановило, она доехала на метро до «Багратионовской» и тут поняла, что никакой тайны нет. Толпа народа двинулась к Филевскому парку, Клавдия с незаинтересованным видом отправилась следом, выискивая взглядом волосатых и мрачных типов. Но народ был обыкновенный. В основном молодежь. Хотя были и солидные люди тоже.
«Мало ли, — подумала Клавдия, — может быть, они совсем не к пиратам идут».
Но солидные люди шли как раз туда.
Никаких черных флагов с черепом и скрещенными костями Клавдия не увидела. А был бесконечный ряд