Читать «Казачья доля: воля-неволя»

КАЗАЧЬЯ ДОЛЯ: ВОЛЯ-НЕВОЛЯ

Зима 1874 года на Кубани выдалась холоднее предыдущих, так что в начале декабря уже не было ни распутицы, ни затяжных по-осеннему дождей. Снег на дорогах благодаря легкому морозцу не таял, а лежал ровным трехвершковым слоем, и лед на реке был уже достаточно крепким, чтобы переправляться по нему на санях и… опасаться незваных гостей из Закубанья.

Кубанская станица… назовем ее Млынская, в просторечье, Млынка, как и большинство других казачьих станиц, расположилась вдоль реки.

К этому времени на Кубани чисто казачьих станиц почти не осталось. После отмены крепостного права прошло уже тринадцать лет, но голодный и бедный народ средней полосы все равно стремился на Кубань, надеясь найти здесь лучшую долю. И, надо сказать, некоторые находили.

В Млынке иногородние селились по другую сторону от шляха, проходившего через станицу, и их поселение называлось казаками «городок».

Поначалу станичники встречали чужаков, чуть ли не в штыки. Но потом их стало так много, что казаки махнули рукой – лишь бы их земли не трогали – и даже стали находить некоторую полезность в поселении рядом иногородних.

Станичный атаман Иван Федорович Павлюченко, уже пять лет как вышедший в отставку казачий офицер, тщетно пытался примирить своих казаков с иногородними. Но при этом, видимо, был недостаточно убедителен, потому что сам, в глубине души, возмущался «притеснениями» казачества, которого матушка-царица Екатерина Великая никогда бы не допустила.

Но это уже были крамольные мысли, каковых атаману иметь не полагалось, потому скрепя сердце Иван Федорович старался относиться к новым станичникам по-честному. Разрешал их споры, учил кубанским, сиречь, казацким законам. А как же иначе, где живешь, тот закон и соблюдай.

Сегодня он отправил посыльных объявить по дворам сходку на площади перед правлением – требовалось решить дело, важное для всех станичников. Сход! Для станичников это было событие. Вынимались из сундуков лучшие, праздничные наряды. Из святого угла доставалась шкатулка с воинскими наградами.

Со всех краев станицы к ее центру тянулись нарядно одетые люди.

Казаки, как обычно, подходили поближе к атаману, а иногородние – вставали поодаль. И правильно, казаки-то у себя дома, не то, что некоторые…

– Други мои! – начал говорить Павлюченко, и осекся, какие ему иногородние други, но потом махнул рукой и продолжал говорить для всех. – В степи расплодились волки. Год был урожайный, мяса для них хватало, а теперь по зиме они стали все ближе подбираться к нашим дворам. Три дня назад перерезали овец в кошаре у шорника Терентьева, а вчера – до чего дошло! – зарезали корову у вдовы Виктора Квитко… Объявляю, без долгих уговоров, казакам и иногородним, у кого есть ружья, завтра в пять утра сбор охотников.

– Пять часов еще темно. Скорее волки нас увидят, чем мы их.

Иван Федорович заметил, кто это сказал. Серафим Бондарь. У него и дело было – по фамилии. Мужик держал бондарку и делал такие бочки, что можно было в хате держать для красы. Но при этом он мог бы и не перебивать атамана.

– Я сказал, в пять часов, – повторил Иван Федорович. Он всегда говорил спокойно, – никто не слышал, чтобы Павлюченко хоть раз повысил на кого-то голос. И без причины он тоже никого не ругал, потому на бондаря шикнули его же соседи.

– Плата за шкуры будет? – выкрикнули из толпы казаков.

– Как обычно – за каждого убитого волка двадцать копеек.

– Нашли, где их логово?

На этот раз спросил казак.

– Конечно, нашли. Вчера наши охотники Леус и Червонный отыскали места дневки одной стаи и оставили там приваду – у Верника свинья сдохла. Туда охотников поведет Леус. Кто будет загонщиком, кто стрелком он сам решит… А другая стая подалее разместилась, верст за пятнадцать, на окраине леса. Туда охотников поведет Червонный. Будете отстреливать волков с лошадей. Так что коней выбирайте обученных, чтобы ни выстрелов не боялись, ни волков… Идите по домам, готовьтесь.

Мановением руки атаман распустил внимавшую ему толпу. Подле него остались двое его помощников, следопыты, военные инструкторы, судейские… Кем бы они не состояли при атамане, все были в прошлом служивые, так что Иван Григорьевич обговаривал с ними детали предстоящей охоты, как командующий со своим штабом.

Станичники расходились, шумно обсуждая предстоящую охоту, каковую большинство воспринимали забавой. Может, для иногородних кое-что было внове, а для казака охота – обычное дело. Особенно по такой погоде. Едва ли не каждый день станичники слышали неподалеку выстрелы. Это казаки, не отъезжая далеко от станицы, охотились на зайцев, на лис, а то и просто на куропаток. Сколько там мяса с тех куропаток, но почему не воспользоваться случаем, не «повострить» глаз. Охота! Да вот она, только за околицу выйди.

Уходили с майдана и недовольные. Бурчали.

– А иногородних-то чего звать? Небось, они толком и ружья держать не умеют. Нашли опасность – волки. Да человек пять охотников, из казаков, и от тех волков следа не останется!

Семен Гречко еще был чересчур молод, чтобы осуждать действия атамана. Главное, назавтра его ожидало приключение. Так что он вернулся домой в большом возбуждении, чуть ли не приплясывая от нетерпения.

На площадь и младший брат Гришка за ним увязался, но потом хлопец отправился с приятелями по каким-то важным мальчишеским делам, а Семен некоторое время поговорил со своим другом Дмитро Иващенко. Постояли у его двора.

– Как твоя мать поживает? – спросил Семен.

– Болеет, – мрачно отозвался Дмитрий.

В последнее время он редко улыбался. Чувствовал, что мать угасает, а помочь ей не мог. И от этого своего бессилия ему выть хотелось. Зоя Григорьевна Гречко, мать Семена, ходила к ней день через день, лечила травами, горячим вином, но возвращалась домой всегда мрачная.

– Ты сможешь вылечить тетю Веру? – спрашивала ее дочь Люба.

– Если Бог даст, – раздраженно отзывалась Зоя Григорьевна и уходила на кухню, где по звону посуды можно было понять, что она не в лучшем настроении.

Семен вздохнул и отправился домой.

А дома глава семьи Гречко – Михаил Андреевич, еще не старый казак сорока восьми лет, лежал на кровати лицом вниз, и над его обнаженной спиной как раз колдовала жена, Зоя Григорьевна. Ставила банки, макая лучину, обернутую марлей, в стакан с самогоном и поджигая ее всякий раз, когда лучина ненароком гасла.

Михаил Андреевич постанывал, – процедура ему не нравилась, как и то, что он лежит на постели такой вот беспомощный, и жинка может с ним делать все, что захочет.

Вчера он застудил себе спину, и Зоя Григорьевна, хлопая банками о спину, ему выговаривала:

– Сколько раз я тебе говорила: не открывай в конюшне обе двери! Ветер холодный, да по распаренной спине гуляет – вот тебе и болячка!

В задней стене хаты Гречкив, так называли их в станице, была пробита дверь,