Читать «Золотое побережье»

Kim Stanley Robinson

The Gold Coast: Three Californias

(Wild Shore Triptych)

Copyright © 1988 by Kim Stanley Robinson

© М. Пчелинцев, перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Калифорнийский триптих

Дикий берег

Золотое побережье

У кромки океана

Сияет бесконечными огнями колоссальный мегаполис, давно поглотивший округ Ориндж. Город поглощает и людей, маня бесконечными соблазнами – машинами, квартирами, оборонными предприятиями и наркотиками в пипетках. И даже те, кому не по нраву жить «как все», без цели и смысла, – противники ли они системы или ее составная часть? Каждый должен ответить на этот вопрос сам и для себя, как делают это молодые жители будущего калифорнийского Золотого Побережья.

Би-ип! Би-ип! Бип-бип.

– Ты меня подрезал! – заорал, высунувшись из окна машины, Джим Макферсон; ни в чем не повинный хозяин «Мини-Хонды» – именно ее вывела вперед автоматическая программа – недоуменно оглянулся. Древний «Вольво» резко рванул вверх, а наполовину вывалившийся наружу Джим повис, чуть не бороздя носом бетон. Эйб Бернард ухватил его за ремень и втащил обратно.

– Ну, ты даешь!

На округ Ориндж опустилась ночь, миля за милей под колеса стелется аутопия[1], в машине четверо друзей. Звезды школьной борцовской команды (сколько же это лет прошло – неужели десять?), они катаются по сиденьям «Вольво», пытаются прижать Таши Накамуру, не подпустить его к глазной пипетке с новейшим зельем Сэнди Чапмэна. Таш выступал в полутяжелом и единственный из компании сохранил приличную форму, такого не прижмешь; он победоносно выдрался из рук друзей и заграбастал пипетку, ни на секунду не переставая горланить на пару со старым джимовским компакт-диском: «Дайте мне кто-нибудь чизбургер!» Въездная полоса заворачивает еще круче, контакты с визгом цепляются за электромагнитную – силовую и управляющую – дорожку, на заднем сиденье образуется куча-мала.

– Хо-хо, а пипетку-то я вроде уронил!

– Слышь, мы уже на трассе, верно? А чего же никто не следит?

Эйб ужом протискивается на водительское место, осматривается. Все путем. Следуя своим программам, машины жужжат себе потихоньку, мчатся на север точно вдоль восьми дорожек, тянущихся по центру каждой полосы. Впереди – река красных хвостовых огней, сзади – белые подфарники. Некоторые машины сваливают на S-образные дорожки, перестраиваются из ряда в ряд – слева направо, справа налево, желтые указатели поворота отщелкивают ритм этого устремленного вперед потока, клик-клик-клик, клик-клик-клик. На ньюпортской трассе сегодня все путем.

– Нашли там эту пипетку? – голос Эйба звучит чуть недовольно.

– Ага, тут она.

Ведущая на север полоса плавно вздымается вверх, пересекая широко распластавшуюся развязку, – здесь трассы расходятся на Сан-Диего, Дель-Мар, Коста-Месу и Сан-Хоакин. Двадцать четыре бетонные ленты свиваются чудовищным – три сотни футов высоты и миля в диаметре – гордиевым узлом, «Вольво» пролетает по самой середине этого монумента аутопии, как букашка сквозь сердце великана. Старая калоша Джима загудела полутоном выше, и вдруг показалось, что они посреди посадочного поля международного аэропорта Джона Уэйна, как раз проносящегося по правую руку; в этажерке магистралей северная ньюпортская – самая верхняя, их отделяет от матушки Земли добрая сотня футов. И на многие мили вокруг – ночной ОкО. Представьте себе:

Огромная решетка света.

Вольфрам, неон, натрий, ртуть, ксенон, галогены.

Внизу квадратная сетка оранжевых уличных огней.

Сияет все, способное сиять.

Ртутные лампы: голубые кристаллы над трассами, домами, автостоянками.

Режущий глаза ксенон, сверкающий на магазинах, стадионе, Диснейленде.

Огромные галогенные пальцы прожекторов, шарящие в ночном небе аэропорта.

Красные всплески «Скорой помощи».

Неизбывное повторение: красный-зеленый-желтый, красный-зеленый-желтый.

Задние огни и передние огни, красные и белые кровяные шарики, проталкиваемые сквозь лейкемическое тело света.

В твоем мозгу красный стоп-сигнал.

Миллиард огней. (Десять миллионов людей.) Сколько киловатт в час?

Решетка, уложенная на решетку, от гор и до моря. Миллиард огней.

Да, округ Ориндж.

Джим закапывает себе в глаз солидную каплю новейшей продукции Сэнди, промаргивается, и тут же окружающее начинает пульсировать. В мгновенном сатори он прозревает структуру всех структур – все слои освещения ОкО, за многие десятилетия, за многие поколения. Некоторые из решеток даже приподнимаются над землей и поворачиваются на девяносто градусов, чтобы согласоваться с метаструктурой открывшегося целого.

– Я бы назвал эту твою штуку «Прозрение структур».

– Подходяще, – согласен Сэнди, – я это вижу.

– Да с такой высоты все увидишь и после таблетки аспирина, – возражает Эйб.

– Точно. И это я вижу.

– Нужно назвать ее «Согласие», – предлагает Таши.

– Точно. И это я вижу.

– Мы в центре мира, – объявляет Джим. Эйб и Таши начинают озираться по сторонам, словно они пропустили дорожный знак, – ведь должна же быть табличка или еще что, точно? – Округ Ориндж – это конец истории, чистейший ее продукт. Тысячи лет цивилизация двигалась на запад, пыталась догнать закатное солнце, а потом они пришли сюда, на берег Тихого, и дальше идти было нельзя. Тогда они остановились здесь и сделали вот это. Они были на последнем великом подъеме корпоративного капитализма, потому-то все здесь организовано чистейшим образом: покупать и продавать, покупать и продавать, и так все до самой мелочи.

– Марксист хренов.

– Им, наверное, нравились фонари.

Джим стряхивает с себя друзей и мгновенно впадает в тоску; разговор об истории возвращает его к главной миссии сегодняшней ночи.

– А ведь было совсем не так!

– Загибаешь, – говорит Таши; они с Эйбом обмениваются улыбками: Джим, бывает, такое отмочит – почище видео.

– Нет, не загибаю. Вся эта низина была покрыта апельсиновыми рощами, двести квадратных миль апельсиновых рощ, а то и больше. Здесь было больше апельсинов, чем сейчас лампочек.

– Что-то верится с трудом, – хором откликаются его друзья.

– Но это так! Округ Ориндж[2] был сплошным огромным апельсиновым садом, – вздыхает Джим. Эйб, Таш и Сэнди переглядываются.

– Это ж сколько деревьев, – серьезно заявляет Эйб. Таш давится смешком, а не желающего сдерживаться Сэнди охватывает приступ знаменитого чапмэновского хохота:

– А-хахахахахаха, а-хахахахахаха.

– Слышь, – спрашивает Таш, – а тебе не надоела дорога?

– Спрашиваешь! – орет Джим.

Эйб щелкает переключателем рядов, они сворачивают в крайний правый, а затем крутят по выездной эстакаде, пока не оказываются двумя уровнями ниже, на Чапмэн-авеню. Улица Сэнди. У нее всего два уровня, и ведущий на восток, где они и оказались, верхний из этих двух. В Эль-Модене кончается вся этажерка, они снова на земле, на шоссе с двухсторонним движением.

– Куда теперь, профессор?

– Паркуйся в молле[3], – говорит Джим.

Эйб пристраивает машину, а Джим тем временем еще раз справляется по карте. Он дрожит от возбуждения – совсем ведь новая идея, эта самая миссия, эдакая самодеятельная археология. Годы чтения книг по местной истории породили в нем не контролируемый уже порыв что-нибудь такое найти, страстное желание потрогать, погладить какую-нибудь реликвию прошлого. И сегодня – великий день. Великая ночь.

Они припарковались в конце Хьюз-молла, перед рестораном «Эль-Торито».

– Здесь ведь самое старое здание округа, – объясняет Джим. – Квакерская церковь, построена в 1887 году. Они повесили здоровый колокол, но он был слишком тяжелый, и когда первый раз задула Санта-Ана[4], все здание