Элкинс бросил на меня быстрый, непостижимый взгляд.
— Я интересуюсь всеми подобными вещами, — произнёс он. — И к тому же, мистер Пастор, я полагаю, что вы и сами склонны к подобным умозрительным размышлениям, пусть и в иных направлениях. Я прочёл вашу маленькую диссертацию о космических лучах. Меня привлекла ваша идея о том, что эти лучи посредством концентрации могут стать источником неограниченной силы. Я могу с уверенностью сказать, что эта идея действительно выглядит ультрасовременной.
Я был удивлён тому, что ему известно моё имя; но очевидно, он со своей стороны тоже наводил похожие справки обо мне. И, разумеется, я обрадовался его знакомству с моим трактатом, который в основном выглядел довольно-таки передовым, если не сказать фантастическим, благодаря выдвинутым в нём теориям.
Таким образом, лёд был сломан, и наше знакомство быстро развивалось. Элкинс не раз посещал мою квартиру и лабораторию; а я в свою очередь был допущен в его собственное скромное жилище, которое, как я и предположил, находилось всего в нескольких кварталах от моего, на той же улице.
Несмотря на множество встреч и развитие таких своеобразных дружеских отношений, по существу я оставался в таком же неведении относительно Элкинса, как и в самом начале нашего знакомства. Я не знаю, почему он проникся ко мне теплыми чувствами — возможно, это была общая для всех людей потребность в дружбе, неизбежная везде и во всех временах. Но отчего-то даже та неясная полупривязанность, которую он проявлял по отношению ко мне, все равно не способствовала возможности задать ему личные вопросы, которые так и кипели у меня в голове.
Чем больше мне случалось узнавать о нём, тем больше меня одолевало ощущение его невероятного возрастного превосходства — чувствовалось, что он был намного старше меня и гораздо более развит интеллектуально, причём эти различия нельзя было свести ни в одну таблицу или систему. Странно — с подобным ощущением я никогда прежде не сталкивался. В сравнении с ним я чувствовал себя почти ребёнком и сам взирал на него с каким-то благоговейным страхом, как дитя воспринимает старца, который кажется ему всеведущим. Почти любые его слова или действия вызывали у меня такой, ничем не обусловленный, трепет.
Обстановка его квартиры была столь же загадочной, как и сам этот человек. Невозможно было найти хоть какую-то зацепку, которая могла бы указать на его происхождение или национальность. Однако я сразу заметил, что он владел несколькими иностранными языками, ибо в его квартире обнаружились книги, по крайней мере, на четырёх современных языках. Одна из них, которую, по его словам, он только что прочёл, оказалась сравнительно недавним обширным немецким трудом по физиологии секса.
— Вы действительно так сильно интересуетесь этим? — осмелился спросить я. — Мне кажется, этим вопросам сейчас отводится слишком много внимания, но в то же время мы всё ещё слишком мало знаем об этом.
— Я согласен с вами, — ответил он. — Единицы слышали о каких-то особых знаниях, но после подробного изучения все они были признаны нереализуемыми. Я полагал, что мне стоит изучить данную отрасль науки двадцатого столетия: но теперь я сильно сомневаюсь в получении хоть сколько-нибудь ценных результатов.
Я был поражён тоном интеллектуальной беспристрастности, который он сохранял во всех наших дискуссиях, неважно, на какую тему они велись. Спектр доступных ему сведений, очевидно, был огромен и он на самом деле производил впечатление человека, обладавшего неисчерпаемыми запасами знаний, хотя было похоже, что многие современные научные направления, считавшиеся весьма важными, его почти не интересовали.
Я заключил, что по большей части он не задумывался о состоянии современной медицины и хирургии. Больше всего он изумлял меня своими высказываниями об электричестве и астрономии, которые существенно расходились с общепринятыми представлениями. Так или иначе, в большинстве случаев он заставлял меня почувствовать, что сам он старается незаметно сдерживать выражение своих мыслей во всей их полноте. Он с уважением говорил об Эйнштейне, и, казалось, считал его одним из величайших мыслителей эпохи, неоднократно с большим одобрением упоминая его теории о сущности времени и пространства.
Элкинс проявил тактичный интерес к моим собственным химическим экспериментам; но отчего-то я чувствовал, что он считает их довольно примитивными. Однажды он неосторожно заговорил о трансмутации металлов, как если бы она была уже давно свершившимся повседневным явлением; когда же я попросил уточнений, он ответил, что это был всего лишь риторический полёт фантазии, которым он на какой-то момент увлёкся.
Весна подошла к концу, наступило лето, а тайна, которая привела меня к Элкинсу, до сих пор оставалась неразрешённой. Я всё же сумел узнать по некоторым случайным замечаниям, что он был уроженцем Северной Америки — что, впрочем, никоим образом не проясняло озадачивавших меня его этнических особенностей. Я решил, что он должен представлять собой пример возрождения некоего человеческого типа, отличительные черты коего не сохранились в истории; или же он был одним из тех редких индивидуумов, которые воплощают в себе целую эпоху грядущей эволюции человеческой расы. Не стану отрицать, что истинное объяснение этой загадки не раз приходило мне на ум; но откуда мне было знать, что правда была до такой степени невероятной?
По мере того, как росло моё восхищение и даже благоговение перед ним, Элкинс становился для меня всё более непостижимым и чужеродным существом на этой земле. Я чувствовал в нём тысячи различных мыслей и эмоций, и целый мир незнакомых знаний, от которых по каким-то причинам он старался держать меня подальше, словно чего-то опасаясь.
Однажды, ближе к концу лета, он сказал мне:
— Я вскоре должен уехать из Нью-Йорка, Хью.
Я был поражён, так как до сих пор он ни разу не упоминал о предстоящем отъезде или о продолжительности своего визита.
— Вы, наверное, возвращаетесь домой? Я надеюсь, что мы, по крайней мере, сможем поддерживать связь друг с другом?
Он посмотрел на меня долгим, непонятным взглядом.
— Да, я отправляюсь домой. Но, как бы вам не казалось это странным, у нас уже не будет никакой возможности общаться в дальнейшем. Мы расстаёмся навсегда — если только вы не захотите сопровождать меня.
Моё любопытство вновь разгорелось при его загадочных словах. Но отчего-то мне никак не удавалось задать все те вопросы, которые возникали у меня на устах.
— Если вы таким образом приглашаете меня, — сказал я, — то я буду счастлив принять это приглашение и когда-нибудь попытаюсь навестить вас.
— Да, это приглашение, — серьёзно повторил он. — Но прежде чем принять его, разве вы не хотите узнать, куда собираетесь попасть? Возможно, когда вы узнаете правду, то она окажется совсем не тем, что вы хотели бы услышать. И возможно, вы мне даже не