Читать «Кровавый орел»

Среда, 4 июня, 4.00. Пёзельдорф, Гамбург

Преобладающая стихия Гамбурга – вода. В Гамбурге больше каналов, чем в Амстердаме или Венеции. И ни один европейский город не может похвастаться таким большим водоемом в самом центре города, как гамбургское озеро Альстер. Плюс к этому вода щедро льется с неба круглый год. И сегодня вечером, после убийственно душного дня, небеса разверзлись с особенным ожесточением.

Пока снаружи бесновалась и гремела гроза, в голове спящего Фабеля тоже творилось нечто невообразимое. Ему снилось что-то спутанное, составленное из перемешанных концовок и начал. Люди, разделенные десятилетиями, сходились в его кошмаре, чтобы жить в одном пространстве и времени. Фабелю по большому счету снилось всегда примерно одно и то же: отвратительный раздрай реальной жизни. Ничто не доводится до ума. Всем на все наплевать. Никто от усердия не переломится. Иногда факты сразу по дюжине нераспутанных уголовных дел метались из угла в угол его спящего мозга, сталкиваясь и сцепляясь. В сегодняшнем сне Фабель, как и во многих прежних кошмарах, шел через толпу из людей, убитых в Гамбурге за последние пятнадцать лет. Землистое лицо каждого покойника он знал и помнил так, как другие знают и помнят лица родных и близких. Но те в толпе, чьих убийц он засадил в тюрьму, не узнавали его и равнодушно проходили мимо. Этих равнодушных мертвецов, слава Богу, было большинство. Однако жертвы нераскрытых преступлений впивались в Фабеля обвиняющими яростными глазами и возмущенно демонстрировали ему свои раны. В какой-то момент толпа расступилась и выпустила ему навстречу Урсулу Кастнер, которая шла прямо на него, словно хотела наброситься на герра гаупткомиссара с кулаками. На Урсуле Кастнер был тот же изысканный серый жакет от «Шанель», что и в единственный раз, когда Фабель ее видел. Пока она шла к нему, пятнышко крови на сером жакете стремительно расползалось, и Фабель зачарованно наблюдал, как оно становится все больше, больше, больше… и ярче, ярче, ярче… Бескровные серые губы покойницы шевельнулись и беззвучно спросили его: «Почему же ты не поймал его?» Фабелю показалось очень странным, что ее губы шевелятся и он понимает вопрос, хотя голоса не слышит. Это потому, что он видел ее только раз, мертвой, и никогда не слышал, как она говорит? Но потом до него вдруг дошло: ну да, так и должно быть, ведь ей же выдрали легкие, и в пустой груди не было воздуха, на который могли бы опереться звуки…

Резкий звонок вырвал его из сна. За огромным окном – от потолка до пола и от стены до стены – грохотал гром, а ливень хлестал по стеклам. Еще дурной от сна, глупо хлопая глазами, он нащупал трубку на тумбочке у кровати.

– Да, слушаю.

– Привет, Йен. Это Вернер Мейер. Шеф, вам стоит сюда приехать… тут опять то же самое.

Танцующие в небе молнии снова и снова высвечивали черные силуэты телевизионной башни и шпиля церкви Святого Михаэля – словно плоский задник исполинской сцены. Дворники принадлежащего Фабелю «БМВ» даже на максимальной скорости не справлялись с вязкими водяными бомбочками, которые с бешеной частотой взрывались на всем пространстве ветрового стекла, уличные лампы и фары встречных автомобилей расплывались в многоконечные звезды. Возле городского управления полиции он подобрал Вернера Мейера, и теперь пальто его дородного подчиненного, занявшего все кресло пассажира, наполняло автомобиль острым запахом мокрой ткани.

– Действительно похоже на дело рук нашего типа? – спросил Фабель.

– Если верить детективам из участка на Давидштрассе, то да… чертовски похоже!

– Черт! – ругнулся Фабель по-английски. – Стало быть, наш парень, теперь уже без сомнения, серийный сукин сын. Вы звонили судмедэкспертам?

– Да. – Вернер Мейер раздраженно передернул необъятными плечами. – Увы, опять пришлют придурка Мёллера. Будет на месте раньше нас. А Мария, Пауль и Анна ждут нас на Давидштрассе.

– Что с электронной почтой? Получили новое послание от этого типа?

– Пока ничего нет.

Проехав по Ост-Вестштрассе в Санкт-Паули, фабелевский «БМВ» покатил по Репербану – гамбургской «греховной миле», которая и в пять утра горела безрадостными неоновыми огнями. Когда машина свернула на не менее греховную Гроссе-Фрайхайтштрассе – улицу Большой Свободы, ливень перешел в моросящий дождь. Справа и слева кипела война между традиционным кондовым пороком и импортным мещанским ширпотребом. Порномагазины, стрип-клубы и пивные, некогда здешние абсолютные властелины, безуспешно пытались отразить натиск новомодных винных баров и местных копий шоу-хитов Бродвея или лондонского Уэст-Энда. Яркие неоновые вывески «Секс живьем», «Пип-шоу» и «Крутое порно» теперь были вынуждены конкурировать с еще более яркими световыми рекламами «Кошек», «Короля-Льва» и «Mamma mia». Фабель в глубине души считал откровенный разврат здоровее слюнявых мюзиклов, в которых голого женского тела, кстати, тоже хватает.

– Вам доложили, что некий профессор Дорн пытался с вами связаться? – спросил Вернер Мейер. – Хочет что-то обсудить в связи с убийством Урсулы Кастнер…

– Что за Дорн? Матиас Дорн? – спросил Фабель. Он был подчеркнуто сосредоточен на дороге, словно этим актом концентрации пытался отогнать призраков из своего сна: оттеснить их туда, где им и