Последние несколько месяцев Анабель провела в Америке с Линдоном Кросби, взяв долгосрочный отпуск на работе и периодически присылая оттуда заметки для журнала. В какой-то момент оба брата перестали отвечать на письма, и Анабель начала в панике звонить домой.
Тогда она наткнулась на Офелию, которая и рассказала ей, что Винсент в клинике. Анабель прилетела на следующий же день, но Фредерик категорически запретил ей какое-либо посещение. И ничего не изменилось до сих пор: Анабель себе места не находила, но Фредерик оставался непреклонен.
– Почему он не писал мне? – спросила Анабель, и Фэй не сразу поняла, что речь совсем не о Фредерике. – Почему… почему Винсент ничего мне не рассказывал? Если все было так плохо, он же знал это, чувствовал. Почему не написал мне?
– Возможно, не хотел беспокоить. В последнее время его мучили кошмары.
– Снова. Кошмары, после которых он не мог спать.
– Именно так. Но не знала, что он не рассказал о них тебе.
– Он ничего мне не рассказал, – с горечью сказала Анабель. – Никто из братьев не считает нужным мне что-либо рассказывать.
– Они оберегают тебя.
– Даже когда совсем не стоит этого делать.
Анабель откинулась на спинку дивана и вздохнула. В полумраке комнаты, в темном платье, она казалась лицом во мраке, восставшим призраком, вернувшимся домой и внезапно понявшим, что за короткое время все успело изменится.
– Когда это началось? – спросила она.
– Вскоре после того, как он застрелил Анну. Точнее, я думаю, что примерно после того. Сначала я не понимала, что происходит, списывала многое на последствия его ранения. Потом начались кошмары.
– А теперь Фредерик упрятал его в психушку, и целыми днями Винсент бессмысленно пялится в стену, а я даже не могу его увидеть!
– Это была не идея Фредерика.
– Что?
– Винсент сам приезжал в эту клинику. На консультацию, как утверждают врачи.
– Почему же он не написал мне, – Анабель тряхнула головой. – Он узнает тебя?
Фэй с удивлением посмотрела на Анабель. Только теперь она, похоже, поняла, что Анабель действительно имеет весьма смутное представление. Или Фредерик действительно ничего ей не рассказывал? Неужели и Офелия тоже?
– Ани, он никого не узнает. Винсент действительно сидит целыми днями, уставившись в одну точку. И в его остановившемся взгляде нет никакого узнавания, когда я разговариваю с ним. Даже когда я смотрю ему в глаза. Они только, как и раньше, слезятся от яркого света – естественная реакция чувствительных глаз, напоминающая, что это все еще тот самый Винсент.
Обхватив себя руками, Анабель помотала головой, как будто пыталась отогнать от себя все слова, сказанные Фэй. Словно они могли облететь или растаять, став запутавшимися в волосах снежинками.
– Я займусь ужином, – сказала Фэй, поднимаясь. – Надеюсь, ты ко мне присоединишься.
Анабель продолжала сидеть в той же позе, но Фэй понимала, что ей нужно время – а потом ей придется принять общие правила игры, делать вид, что скоро все станет лучше. Иначе невозможно с этим справиться.
На кухне Фэй не торопясь достала овощи и начала их резать. Яркий электрический свет почти резал глаза, и даже это отвлекало от кубиков перца и огурцов, напоминая, как тяжело бывало Винсенту на кухне. Но он настаивал на ярком свете, заявляя, что иначе тут просто невозможно находиться.
Внезапно Фэй услышала громкий хлопок входной двери. Нахмурившись, девушка, не выпуская из рук ножа, выглянула из кухни – но нет, никто не пришел. Тогда она вернулась в гостиную, и увидела, что та пуста. А вот сумочка Фэй, с которой она пришла, безжалостно выпотрошена на журнальный столик. На стеклянной поверхности блестели ключи, губная помада, какие-то мелочи. Но в стороне от остальных вещей лежала старомодная записная книжка. И Фэй сразу поняла, что искала и определенно нашла Анабель.
Адрес клиники Хартвуд Хилл.
Пожалуй, последнее место, где бы хотел оказаться Фредерик в принципе – это Хартвуд Хилл. Его раздражало в этом месте буквально все: само здание казалось слишком неказистым, забор – неуместно жизнерадостным, двери безудержно крепкими, а кусты подстрижены слишком аккуратно. Сегодня проходя мимо них, он умудрился задеть мокрые листья, и влага водопадом упала на брюки и залила ботинки. И без того всегда перепачканные местной землей. В Хартвуд Хилле почему-то не были приняты мощеные дорожки, а Фредерик не мог избавиться от мысли, что поросшие кленами аллеи и тропинки больше всего напоминают кладбище.
Внутри клиника нравилась Уэйнфилду еще меньше. После угрюмого холла, где даже стертая на полу мозаика как бы говорила об оставленных надеждах, посетителей встречали светлые коридоры, с такими незаметными узорами на обоях, что те казались грязно белыми. И лампы. Как же Фредерик ненавидел лампы! Почему-то окна в коридорах Хартвуд Хилла встречались крайне редко (возможно, чтобы не нервировать зрелищем решеток на них?), но вот ламп было много. Ярких, не оставляющих теней, высветляющих все коридоры и, как казалось Фредерику, тихо и постоянно гудящих над головой.
Впрочем, даже он признавал, что клиника не лишена некоторой доли уюта – насколько это вообще здесь возможно.
Сейчас же Фредерик сидел в мягком кресле главного врача. Слегка потертом, по правде говоря, но мужчина подозревал, что это намеренный эффект, чтобы пришедшие люди чувствовали себя комфортнее.
Кабинет был сплошь торжеством дерева и хлопковых тканей. Массивный стол, тканевые обои, а на стенах в аккуратных рамочках дипломы вперемешку с фотографиями лошадей – главной страстью главного врача. Помимо работы, конечно же.
Доктор Эдуард Стивенсон представлял собой аккуратного мужчину лет пятидесяти. Всегда в строгом костюме и с располагающим к себе взглядом, как будто обещавшим, что его обладатель будет слушать всю ночь напролет и сотрет все печали.
Встреть Фредерик доктора Стивенсона при других обстоятельствах, то возможно, даже проникся к нему симпатией. Но тот был частью Хартвуд Хилла, и Фредерик ненавидел и его. К тому же, доктор стоял на его пути к цели.
– Я уже не раз говорил вам, мистер Уэйнфилд, что ничем не могу помочь, – сидя за столом в своем огромном кресле, доктор Стивенсон виновато развел руками, как будто действительно сожалел.
– А я уже не раз говорил вам, что вы расскажете то, что я прошу.
– Боюсь, это невозможно, мистер Уэйнфилд. Конфиденциальная информация.
– Мой брат сейчас у вас. И любая информация касательно него не может быть конфиденциальной. Не для меня.
Доктор снова развел руками, будто бы говоря: таковы правила и не мне их нарушать. Но Фредерик знал, что это ложь. И знал, что в любом случае добьется своего.
Он не торопясь поднялся со своего места напротив стола Стивенсона, где и сам начинал ощущать себя пациентом, и подошел к стене, разглядывая дипломы и фото лошадей. Сейчас Фредерик уже не находил ничего странного в увлечении доктора, но поначалу подобное