ровесник Эли. Многие мальчики – пожалуй, большинство из них – были в форме: уайтхиллский свитер, черный с голубыми кантами и эмблемой Уайтхилла на кармашке. Те, кому, как Эли, еще не полагалась форма, просто жили надеждой как можно скорее надеть ее по праву.

Доктор заказал себе мартини, потом обратился к сыну:

– Твоя мама, кажется, думает, что ты должен пользоваться тут особыми привилегиями. Надеюсь, ты сам так не считаешь?

– Нет, сэр, – сказал Эли.

– Мне было бы до чрезвычайности неловко, – сказал доктор Ремензель весьма высокопарным тоном, – если бы мне стало известно, что ты используешь фамилию Ремензель, полагая, что Ремензели – какие-то особые люди.

– Знаю, – сказал Эли с несчастным видом.

– Все ясно, – сказал доктор. Больше ему об этом говорить не стоило.

Он обменялся короткими приветствиями с входившими в зал знакомыми, раздумывая, для кого же накрыт длинный банкетный стол вдоль стены, и решил, что, наверно, ждут в гости спортивную команду. Вернулась Сильвия и резким шепотом напомнила Эли, что полагается вставать, когда дама подходит к столу.

Сильвию распирало от новостей. Оказывается, объяснила она, большой стол накрыт для тридцати приезжих африканцев.

– Уверена, что столько цветных здесь никогда не кормилось с тех пор, как основан Уайтхилл, – сказала она тихо, – До чего же быстро времена меняются!

– Ты права, что времена меняются быстро, – сказал доктор Ремензель, – но не права насчет того, что тут никогда не кормили столько цветных: ведь здесь проходил самый оживленный участок Подпольной Дороги[1].

– Неужели? – сказала Сильвия. – Как интересно! – Она оглядывала помещение, вертя головкой, как птица. – Ах, здесь все так интересно! Хотелось бы только, чтобы и на Эли был форменный свитер!

Доктор Ремензель покраснел.

– Он еще не имеет права, – сказал он.

– Знаю, знаю, – сказала Сильвия.

– А я уже решил, что ты собираешься просить разрешения немедленно облачить Эли в форму, – сказал доктор.

– Вовсе я не собираюсь. – Сильвия немного обиделась. – Почему ты всегда боишься, что я поставлю тебя в неловкое положение?

– Да нет же. Извини, пожалуйста. Не обращай внимания.

Сильвия сразу повеселела, положила руку на плечо Эли и, сияя улыбкой, посмотрела на посетителя, который только что остановился в дверях зала.

– Вот кто для меня самый дорогой человек на свете, кроме мужа и сына, – заявила она.

В дверях стоял доктор Дональд Уоррен, директор Уайтхиллской школы, худощавый джентльмен лет за шестьдесят – он проверял вместе с хозяином гостиницы, все ли готово к приему африканцев.

И тут Эли вдруг вскочил из-за стола и бросился вон из зала – лишь бы вырваться из этого кошмара, удрать поскорее подальше. Он резко рванулся мимо доктора Уоррена, хотя хорошо его знал и тот успел окликнуть его по имени. Доктор Уоррен грустно посмотрел ему вслед.

– Черт подери! – сказал доктор Ремензель. – Что это на него нашло?

– Может быть, ему стало дурно? – сказала Сильвия.

Но разбираться дальше Ремензелям не пришлось, потому что доктор Уоррен быстрым шагом подошел к их столику. Он поздоровался с ними, явно смущенный поведением Эли, и спросил, нельзя ли ему подсесть к ним.

– Конечно, еще бы! – радушно воскликнул доктор Ремензель. – Будем польщены, милости просим!

– Нет, завтракать я не буду, – сказал доктор Уоррен. – Мое место там, за большим столом, с новыми учениками. Хотелось бы с вами поговорить. – Увидав, что стол накрыт на пятерых, он спросил: – Кого-нибудь ждете?

– Встретили по дороге Тома Хильера с сыном, они скоро подъедут.

– Отлично, отлично, – сказал доктор Уоррен рассеянно. Ему, как видно, было не по себе, и он опять посмотрел на дверь, куда убежал Эли.

– Сын Тома попал в Уайтхилл? – спросил доктор Ремензель.

– Как? – переспросил доктор Уоррен. – Ах да, да. Да, он поступил к нам.

– А он тоже будет на стипендии, как и его отец? – спросила Сильвия.

– Не очень тактичный вопрос! – строго сказал доктор Ремензель.

– Ах, простите, простите!

– Нет, нет, в наше время вполне законный, – сказал доктор Уоррен. – Теперь мы из этого никакой тайны не делаем. Мы гордимся нашими стипендиатами, да и они имеют все основания гордиться своими успехами. Сын Тома получил самые лучшие отметки на вступительном экзамене – таких высоких оценок у нас никогда и никто не получал. Мы чрезвычайно гордимся, что он будет нашим учеником,

– А ведь мы так и не знаем, какие отметки у Эли, – сказал доктор Ремензель. Сказал он это очень добродушно» словно заранее примирившись с мыслью, что особых успехов от Эли ожидать нечего.

– Наверно, вполне приемлемые, хоть и посредственные, – сказала Сильвия. Этот вывод она сделала из отметок Эли в начальной школе, весьма посредственных, а то и совсем плохих.

Директор удивленно посмотрел на них.

– Разве я вам не сообщил его отметки? – сказал он.

– Но мы с вами не виделись после экзаменов, – сказал доктор Ремензель.

– А мое письмо… – начал доктор Уоррен.

– Какое письмо? – спросил доктор Ремензель. – Разве нам послали письмо?

– Да, я вам написал, – сказал доктор Уоррен. – И мне еще никогда не было так трудно писать… Сильвия покачала головой:

– Но мы никакого письма от вас не получали. Доктор Уоррен привстал – вид у него был очень расстроенный.

– Но я сам опустил это письмо, – сказал он. – Сам отослал две недели назад.

Доктор Ремензель пожал плечами:

– Обычно почта США писем не теряет, но, конечно, иногда могут послать не по адресу. Доктор Уоррен сжал голову руками.

– Вот беда… Ах ты, Боже мой, ну как же так… – сказал он. – Я и то удивился, когда увидел Эли. Вот не думал, что он захочет приехать с вами.

– Но он же не просто приехал любоваться природой, – сказал доктор Ремензель, – он приехал зачисляться в школу.

– Я хочу знать, что было в письме, – сказала Сильвия. Доктор Уоррен поднял голову, сложил руки:

– Вот что было написано в письме, и мне еще никогда не было так трудно писать: «На основании отметок начальной школы и оценок на вступительных экзаменах должен вам сообщить, что для вашего сына и моего доброго знакомого, Эли, нагрузка, которая требуется для учеников Уайтхилла, будет совершенно непосильной. – Голос доктора Уоррена окреп, глаза посуровели: – Принять Эли в Уайтхилл и ожидать, что он справится с уайтхиллской программой, будет не только невозможно, но и жестоко по отношению к мальчику».

Тридцать африканских юношей в сопровождении нескольких преподавателей, чиновников госдепартамента и дипломатов из их стран гуськом прошли в зал.

А тут и Том Хильер с сыном, даже не подозревая, как худо сейчас Ремензелям, подошли к столику и поздоровались с доктором Уорреном и с родителями Эли так весело, будто ничего плохого в жизни и быть не может.

– Мы с вами еще поговорим, если хотите, – сказал доктор Уоррен, вставая, – но попозже, а сейчас мне надо идти. – И он торопливо пошел прочь.

– Ничего не понимаю, – сказала Сильвия. – Совершенно ничего не понимаю.

Том Хильер с сыном уселись за стол. Том взглянул на меню, хлопнул в ладоши и сказал:

– Ну, что