Читать «В ожидании счастливой встречи»

Род Агаповых всегда честно служил батюшке-царю и своему отечеству. Так повелось от отца к сыну — новобранца с малолетства приучали к лошади. Припасали сбрую, выхаживали коня. Бывает, выедут парни из ворот, погарцуют улицей к призывному стану, не сразу и признаешь кто, и другой раз только по седлу да коню и скажешь, чей наездник.

Кузьма тешился мыслью, что придет и его день. Оседлает и он коня, но попервости въедет на своей прекрасной Арине во двор к Ульяне. Если и на этот раз Харитон Алексеевич запрет ворота, Кузьма поднимет коня и перемахнет через забор. Пусть видят все и Степка Винокуров — соперник его.

Кузьма метил в кавалерию. Он загодя припас кавалерийское седло, да не какое-нибудь, а сработанное самим Прохором Долотовым.

Многих мастеровых Кузьма знал и о многих был наслышан от своих заказчиков, но в душу запал один Долотов. Может, еще и потому, что говорил о нем Винокуров, Степана Винокурова отец. Как-то пришел он к Кузьме с заказом. «Ты уж, Кузьма, постарайся на выезд кошеву». Не ударили бы по рукам. Кузьма бы отказался от этого заказа: винодел проговорился, что собирается сына женить. Эти слова Кузьме как соль на рану. Он знал, что Степка льнет к Ульяне. Но куда денешься: дал слово — держи. Заводчик еще пообещал приплатить Кузьме.

Сделал кошеву. Осмотрел ее Винокуров да и выдохнул:

— К этой бы работе тебе, Кузьма Федорович, крылья. Крыльев только и не хватает. Вон как у Прохора Долотова: глаз увидит — не оторвешь, взял в руки — не выпустишь.

— Да… Долотов! — вздохнул Кузьма.

Ремеслом Долотов славился, и во всей округе не было лучшего мастера. Работу его узнавали даже в столице. Правда или нет, но говорили, что отец его, да и дед, самому государю императору робили выездную сбрую. О мастерстве Долотова ходили легенды, а старухи, крестясь и оглядываясь, уверяли, что у самого сатаны по черным пятницам он подряжался шить.

Не удавалось шорникам разгадать секрет долотовских седел. Бывало, разберут, распотрошат долотовское седло, а собрать не могут. Вроде все так делают: дырка в-дырку, а в руки возьмешь — не то седло, кисель. Прохор посмотрит, посмотрит, возьмет да и на людях сделает, как вольет. Прохор пальцами видит кожу. Под его седлом и конь себя по-другому чувствует — окрыляется.

Но заглазно он не только на коня сбрую шить не станет — разговаривать не будет. Ему надо на сто рядов ощупать спину коня, каждый мускул перебрать. Не просто и заказать Прохору Долотову седло, хоть и дерет с заказчика нещадно. Как ни точи зуб, а у Прохора еще позапозапрошлого года заказы лежат. Мог бы он и на поток пустить дело — озолотился б, но Прохора на это никакая сила не собьет.

Кузьма тоже в своем деле мастеровой и понимает Прохора, правда, у него дело погрубее. Но это как, конечно, посмотреть.

У Кузьмы дерево. Сани. А как копылы вставлены? Кузьма крепостью и берет, а вот изящества не может достигнуть, хотя понимает дерево. Знает, когда дерево взять и какое. Другой раз неделю гоняется за березой. Скажем, для полоза нужна прямослойная, для колеса крученая.

Великого терпения и труда требует дело. Скажем, для одной поделки березу надо брать осенью, когда сока в ней нет. Для дуги береза нужна в самом соку. Бери, только срезы закрой так, чтобы и капля соку не упала. Сильнее «заморится» такое дерево, затвердеет в нем сок, тем оно упружистее станет. Не только дуги — лук гни, не нахвалишься. У каждого мастера свои секреты, своя сила.

Молчит, молчит, скажем, дерево, мастер его и так и эдак, и на силу, и лаской, и терпением, оно возьмет да вдруг и откроется в какой-то момент и скажет свое слово. И за это мгновение мастер ничего не пожалеет, и просветлеет его душа. Все невзгоды и мучения как рукой отведет и снимет. Стоит нести свой крест и жить ради этого на земле. Кузьма это хорошо понимал и ценил. И ни разу не осудил Прохора Долотова за столь непосильную цену за свою работу. А сам все прикладывал и прикапливал деньгу на свой заветный и почти недоступный заказ.

Первая мечта его сбылась так неожиданно и негаданно, словно увидел сон, а проснулся, глянул в окно, и как прилип, и глаз не в силах отвести. По двору бегал на тонких высоких ногах чалый в яблоках жеребенок.

— Диво!

— Это тебе, Кузьма, — сказал отец, — береги, чистых кровей кобылка.

С тех пор Кузьма и не расставался с Ариной. И все мечтал о хорошем седле, под стать своей лошади.

И день такой наступил. Кузьма оседлал Арину, сунул за пазуху краюху хлеба и темной уснувшей улицей выехал к Долотову. Хоть и не ближний свет сто верст ехать, но Кузьму толкало и гнало необоримое желание поскорее увидеть мастера шорных дел Долотова.

Кузьма ощупывал свой карман — сбережения. «Убью двух зайцев — и Харитона Алексеевича и Винокурова. По всему уезду ли у кого долотовских седел нет. Разве у губернатора. Так того что считать. Хватит ли только у меня денег. Винокуров и тот не сошелся с Долотовым в цене. Это и к лучшему», — почему-то решил Кузьма. Вот только не сказал тогда Винокуров, на ком собирается женить своего сына. Харитон, конечно, с радостью ухватится за толстосума Винокурова. Где Кузьме тягаться с заводчиком. Да и мельник бредит прибрать к рукам винодельный завод — кто про это не знает?..

Кузьму пот прошибает от этой мысли, но опять крепкая надежда и на Ульяну. Да и сам Кузьма чего-то стоит. Так просто он Ульяну не отдаст. Он тоже не голь перекатная. Если бог даст все путем да ладом, и они с Ульяной заживут не хуже людей.

И впадает Кузьма в сладкие мечты.

И не заметил, как Арина отмахала версты. Только раз похватала на обочине травы да попила из броду. А Кузьма за всю дорогу и не вспомнил о еде, так только пощипал краюху, подсластил во рту.

Ко двору Прохора Долотова Кузьма явился еще до захода солнца. Пока стучал щеколдой в тесовые ворота, Арина сумела возле себя собрать зевак. На стук Кузьмы выглянул безусый паренек и тут же исчез. Затем вышел и сам Прохор. В черном из юфты фартуке, пропахший дегтем и кожей, смотрелся он богатырем: метра под два ростом, косая сажень в плечах. Своей обросшей рыжей кудрявой бородой он походил на лешего, о чьих проделках Кузьме в детстве рассказывала няня Клаша. Завидев Прохора, кто сдернул треух, кто сорвал с головы кепчонку, пропустили к кобыле, с почтением расступились.

Кузьма держал Арину под уздцы, а Долотов зачарованно смотрел на