В 1934 году Гумилев поступает в университет на только что открывшийся исторический факультет. Осуществилась давняя мечта, и занятия историей полностью его захватили. Поэзия отошла на второй план.
Но Л.Н. Гумилеву была уготована непростая судьба. В 1935 году его арестовали опять, на этот раз вместе с H.Н. Луниным и тремя студентами. Вскоре после ареста Ахматова написала письмо Сталину, и, как это не покажется странным, письмо подействовало и его освободили. (Этот арест подробно описан в книге: Вспоминая Л.Н. Гумилева. СПб.: Росток, 2003. С. 257–331.) Характерно, что в следственном деле в качестве одного из обвинений, предъявленного Гумилеву, фигурировало создание «контрреволюционного» произведения — сатирической поэмы «Экабатана», как ее называли на допросах. Содержание ее известно из протоколов этих допросов со слов самого Гумилева: «Сатрап города Эгбатана Горпаг умирает, но жители не хотят оплакивать его смерть, великий царь велел выставить тело Горпага на показ, но и тогда жители города не плакали. Тогда велел царь казнить сто граждан, и после этого весь город плакал» (Вспоминая Л.Н. Гумилева. С. 299).
К сожалению, поэма не сохранилась, но, может быть, не исчезла бесследно и когда-нибудь снова появится на свет?
Далее, в течение некоторого времени нигде — ни в воспоминаниях знавших его в тот период людей, ни в его собственных рассказах о себе — не встречается никаких упоминаний о том, что Гумилев занимался поэзией, хотя, сохранились отдельные его стихотворения, датированные 1936 и 1937 годами. А весной 1938 года последовал новый арест, и на этот раз уже надолго. После нескольких месяцев тюрьмы «контрреволюционную группу», состоявшую из 3-х студентов, сначала хотели подвести под расстрел, а затем Гумилева приговорили к 10 годам лагерей (двое других получили по 8 лет) с отработкой «на великой стройке» — строительстве Беломорканала. Строительство проходило в тяжелейших условиях суровой и голодной зимы. Затем последовал вызов в Ленинград на «переследствие». В итоге Лев Николаевич получил срок в 5 лет (с зачетом тюрьмы и работы на Беломорканале), и его оправили в Норильск. Работа была тяжелая: сначала земляные работы на открытом воздухе, затем — на угольной и на медно-никелевой шахтах. Лев Николаевич вспоминал, что на последней шахте было сытнее и ближе к лагерю, и он «даже начал сочинять стихи».
Как это ни удивительно, но норильский период оказался самым плодотворным для Гумилева-поэта. Заниматься любимой историей там, естественно, не было никакой возможности, а его творческая натура требовала выхода. Именно в Норильске были написаны историческая драма в стихах о Чингиз-хане — «Смерть князя Джамуги», две поэмы-сказки — «Посещение Асмодея» («Осенняя сказка») и «Волшебные папиросы» («Зимняя сказка»), стихи и рассказы. Большую часть всего этого Гумилев не записал, а хранил в своей памяти, как, например, две свои поэмы-сказки. И это понятно: читая их сегодня, отчетливо понимаешь, что творчество в тоталитарном обществе — занятие рискованное, ибо даже за мифологизированными или фантастическими сюжетами стоит современность. В конце 70-х годов он прочел их по памяти своей жене — Наталии Викторовне Гумилевой, и она уговорила его записать их. Позднее обе поэмы были напечатаны: «Волшебные папиросы» — в 1990 году, а «Посещение Асмодея» — в 1991 году.
Там же, в Норильске, в 1941 году были написаны два рассказа («Герой Эль-Кабрилло» и «Тадду-вакка»), с авантюрным и романтическим сюжетом. Весьма показательно, что о них Лев Николаевич никогда и нигде не упоминал, и они лишь недавно были найдены в его архиве. Даже его друзья-солагерники, видимо, не знали об этих опытах прозы.
Выпустили Льва Николаевича в срок — в марте 1943 года, хотя из-за войны освобождение многих заключенных задерживалось. Сразу после этого с него взяли подписку о том: что он останется здесь работать до конца войны. Сначала он работал в экспедициях: а в октябре 1944 года добился разрешения уйти на фронт. Он успел принять участие в Померанской операции и дойти до Берлина. К военному времени относится цикл из трех стихотворений, опубликованных М. Кралиным в 1992 году в газете «День» (16–22 августа 1992. № 33).
Надо сказать, что подлинность их долго вызывала у нас сомнение, уж очень они отличаются от всего, написанного им раньше. Однако позднее нашлись документальные свидетельства, подтверждающие авторство Л.Н. Гумилева. Они содержатся, например, в мемуарах Э.Г. Герштейн (подробнее об этом см. в комментариях). Но, видимо, таков был его поэтический дар: он достигал высот в философской лирике, в исторических обобщениях, но отзывался на современность даже в экстремальные моменты развития с трудом и не всегда удачно.
После возвращения с фронта надо было наверстывать упущенное. Гумилев за полтора месяца сдает экзамены за 4 и 5 курсы, затем государственные экзамены, защищает диплом и поступает в аспирантуру Института востоковедения. Он много работает, выступает с докладами на семинарах, ездит в археологические экспедиции, пишет кандидатскую диссертацию, и времени и сил для поэтического творчества у него не остается.
В августе 1946 года, как гром среди ясного неба, «грянул» доклад Жданова о ленинградских журналах «Звезда» и «Ленинград», и в нем особо — разгром А.А. Ахматовой и М.А. Зощенко. Они стали изгоями, для них наступили черные дни не только в моральном, но и просто в житейском плане. Их исключили из Союза писателей, они остались без заработка. Эта история подробно описывалась неоднократно. Однако ждановское постановление рикошетом ударило и по сыну Ахматовой. Спустя некоторое время его стали «выдавливать» из аспирантуры и в конце концов исключили, а ведь у него практически была готова диссертация — досрочно. Однако, преодолев множество препятствий, в декабре 1948 года Гумилев все-таки диссертацию защитил. Несколько человек вспоминали, какая это была блестящая защита. Одной из ярких сторон его диссертации были поэтические переводы из «Шах-наме» Фирдоуси, сделанные Львом Николаевичем, которые он использовал в качестве исторического источника. (Позднее, в 1962 году, они будут изданы в издательстве Эрмитажа в книге «Подвиг Бахрама Чубины»). Н.В. Ивочкина, присутствовавшая на защите, вспоминала, как кто-то из членов Ученого совета, слушая чтение переводов Гумилевым, шепотом (на весь зал) сказал: «Тяжелая наследственность», намекая на его «поэтическое» происхождение, что «ему это очень польстило».
Не прошло и