Читать «#Охотник на волков»

© Л. Виксен, 2016

© М. Козинаки, фотография на обложке, 2016

© А. Надеев, модель на обложке, 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2017

Homo homini lupus est

Человек человеку волк

Я ступила на теплый деревянный пол босыми ногами. Выщербленные временем половицы отозвались скрипом. На кровати зашевелилась гора пуховых перин. Из-под одеял выпросталась тонкая нежная ручка с розовыми ноготками. Я ухмыльнулась и надавила на половицы посильнее. Они заскрипели отчаянней. Но ровное дыхание спящей доказало, что битву с чужими снами я проиграла.

Я была обнажена, и свежий утренний воздух холодил мою кожу. Еще вчера я обратила внимание, какое в этой гостиничной комнатушке огромное зеркало в бронзовом обрамлении. Это было удивительно: зеркала – вещи недешёвые. Откуда взялась этакая громадина, метра в два в высоту, в подобном захолустье?

Бронзовую раму покрывала искусная гравировка. Абстрактные узоры вначале показались мне переплетениями лисьих фигур, как на моей броне, но, приглядевшись, я поняла, что это лишь красноватая листва и цветы. Само зеркало было мутное и покрыто слоем пыли. Я провела пальцами по его глади, оставив на ней чистые дорожки. В воздухе, в луче света, заплясали пылинки.

Я стояла голой перед огромным зеркалом и пыталась рассмотреть себя. Вернее, узнать в незнакомом отражении ту, кем когда-то была. Я провела рукой по загорелым плечам и выпирающим ключицам, по похудевшей груди, твердому, как доска, животу. Прошлась ладонями по бедрам, потерявшим округлость. На смуглой коже то тут, то там выделялись светлые полосы и зигзаги: мои шрамы, моя история…

Совсем не то, что я ожидала увидеть. На мне был фаранк – головной убор заокраинцев, шарф с традиционными узорами ока. Он широкими полосами был обернут вокруг головы, а между его витками проходили пряди волос. Вчера, укладываясь спать, я скинула все, кроме фаранка. Потянув за край, я распустила шарф, и мои кудри упали на плечи, спустившись до лопаток. В копне волос виднелись высветленные пряди. Я прислонилась лбом к холодному зеркалу и вгляделась светло-зелеными глазами в мутную глубину.

– Неужели меня снова подхватил ветер?

Отражение молчало. Перед зеркалом стояла поджарая и суровая Бешеная Лисица. Никаких признаков девочки по имени Лис из прошлого. Новая «Я» не нравилась даже мне самой. Какая-то чересчур серьезная или даже надменная. Я всерьез задумалась, как может кто-то испытывать ко мне симпатию, и с беспокойством обернулась на кровать и ту, которая на ней спала. Но царство сна оставалось нерушимым, и я вновь вгляделась в свое отражение в зеркале.

Мои волосы и глаза так и не обрели свой прежний цвет… а ведь уже прошло два года. В мысли вновь ворвались воспоминания, и я, прислонившись спиной к зеркалу, прикрыла глаза и вернулась туда, где все закончилось.

Повозка ока ездила вокруг Сиазовой лощины, поскрипывая необитыми колесами. Прошла уже неделя после Взрыва, и кочевники были единственными, кто решился приблизиться к месту, где произошел столь сильный выброс магии. Что бы ни говорили люди, ока искали не мертвецов, чтобы их обобрать. Заокраинцы единственные во всей округе могли представить себе ужасы магического заражения и возможные последствия. Поэтому они искали выживших. Но, увы, находили лишь трупы. Им только и оставалось, что предавать тела земле.

В вербовой роще, подъехав к месту взрыва настолько близко, насколько позволяли их защитные талисманы, ока обнаружили последнее тело. Это оказалась молодая женщина, седая, словно старуха, с широко раскрытыми белесыми глазами. Вид ее напугал заокраинцев, но они решили, что бросать тело нельзя. А может быть, они просто пригляделись и заметили броню, выкованную мастером их токана. Тело закинули в повозку, и, качнувшись, она двинулась назад со своим печальным грузом.

Стоило им отъехать от злополучной лощины, как у возниц за спиной послышался хрип. Это был мой первый вздох за неделю. Одновременно с этим звуком на моей броне с громким хлопком разлетелись в пыль шестнадцать треснувших бусин, подаренных мне когда-то моей подругой Извель. Они достались ей от нашего общего друга, охраняющего путников в дороге.

Ока совещались почти полчаса, обсуждая, стоит ли везти белоглазого демона в токан. Между тем я судорожно и жадно хватала ртом воздух на дне повозки. Сложно сказать, была ли я жива ту неделю, что лежала в лощине. Позднее ока клялись, что я не дышала и была холодна, как самый настоящий покойник. Может, мои магические бусины хранили во мне искру жизни до прихода людей, а может, ока просто не заметили, что я была жива.

В результате решение этой похоронной команды определил мой доспех, выкованный Бороном, мастером их токана. Не видящую, не слышащую и не реагирующую ни на что вокруг, а лишь хрипло дышащую, меня доставили в ближайший токан к Мама-Ока, старейшине заокраинцев северо-востока. Я совсем не помню первые недели после моего чудесного воскрешения. Со слов братьев и сестер мне известно, что на меня потратили много сил и лекарств. Сама старуха Мама дневала и ночевала в шатре, держа ладонь на моем сухом лбу и шепча молитвы своим богам.

Лишь когда радужка моих глаз чуть окрасилась в светло-серый, а призрачная белизна волос потускнела, Мама-Ока поняла, что отвоевала у смерти еще одну жизнь. В тот же день я произнесла первые в новой жизни слова.

– Я не умру, – прошептала я. А затем с неожиданной для полуживой больной яростью прокричала: – я не умру!

Мои силы прибывали с каждым днем. Хотя я боялась утратить слух и зрение, именно эти чувства вернулись первыми. Затем пришли осязание и вкус: я смогла есть лежа. Дольше всего не хотела возвращаться память. Но и она явилась, ударив, словно молотом. Первым желанием было дать волю боли, утопив мир в слезах. Как же я удивилась, осознав, что не могу плакать. Видимо, магия что-то сотворила с моими глазами. Мир обрел краски и четкость, я видела даже зорче прежнего, но плакать больше не могла. Едва я это поняла, мне ничего не оставалось, как рассмеяться. С тех пор приходилось смеяться каждый раз, когда хотелось плакать. Чем больнее или страшнее, тем громче я хохотала. Я замещала одну эмоцию другой, но, как ни странно, это помогло.

Хотя силы вернулись, я не находила в себе духу встать и начать что-то делать. Лишь безучастно лежала в шатре, ела, когда мне приносили еду, спала и смеялась. Но как-то раз одна женщина из тех, что ухаживали за мной по просьбе Мама-Ока, лущила возле моей лежанки орехи и потом оставила пустую скорлупу грецкого ореха. Две одинаковые половинки. Они первыми привлекли мое внимание после того, как ко мне вернулось зрение с остальными чувствами. Сердцевина ореха была вынута, и скорлупа казалась совсем хрупкой. Я