Мне нравятся реабилитационные центры. Мне нравятся и чистые комнаты, и персонал, одетый в одинаковые тенниски, с одинаковым желанием помочь, написанным на их лицах, как у хорошо выдрессированных собак. Нравятся мне и развешанные везде слоганы, выведенные на цветном картоне: Иди сам или тебя потащат насильно; живи и давай жить другим; помни, что надо быть благодарным. Жизнь в виде крохотных порций на один зуб. Миниатюрные «сникерсы» житейской мудрости.
Я давно поняла, что после того, как ты попадаешь в реабилитационный центр в первый раз, продлить твое пребывание в нем проще простого. Достаточно всего-навсего сделать так, чтобы в анализе мочи перед выпиской оказались наркотики или алкоголь. Тогда вызывают их всех: психотерапевтов, сотрудников страховых компаний, социальных работников, связываются с твоими родственниками, и очень скоро тебя оставляют в этом реабилитационном центре еще на какое-то время. Даже теперь, когда мне уже исполнилось восемнадцать и с юридической точки зрения я могу покинуть центр под мое собственное поручительство, обеспечить себе дальнейшее пребывание здесь будет нетрудно: вы удивитесь, узнав, как быстро эти люди объединяют усилия, когда появляется подозрение, что их пациентка, возможно, совершила убийство еще до того, как у нее начался менструальный цикл.
Мне совсем не нравится лгать, особенно таким людям, как Поли. Но я продолжаю держаться простой и довольно примитивной версии – колеса и алкоголь. Что до колес – таблеток, то их я крала у мамы, и если не считать повторения самого утверждения «Я наркоманка», – мне не приходится тратить слишком уж много усилий, чтобы продолжать притворяться, что я страдаю от патологической зависимости.
Моей маме приходилось принимать обезболивающее, когда я приезжала домой в последний раз, поскольку какой-то идиот на внедорожнике врезался в ее машину сзади, когда она возвращалась с ночной смены в больнице, и сломал ей позвоночник в двух местах.
Мне снятся кошмары, у меня бывают панические атаки. Я внезапно просыпаюсь по ночам, и даже спустя столько лет чудится, будто я вижу яркую вспышку света за своим окном. Иногда я слышу, как кто-то шепотом бросает мне гадкое: психопатка, дьяволица, убийца. Иногда я вижу Саммер, красавицу Саммер с длинными белыми волосами, лежащую на земле в середине круга из камней, и лицо ее искажено ужасом – а может быть, на нем застыла безмятежная улыбка, потому что история, которую она так долго писала, наконец-то воплотилась в жизнь.
Вот об этом я никогда никому здесь не говорю, как бы упорно на меня ни наседали Триш или Поли, или кто-то из других психотерапевтов. Я не говорю ни о Мии, ни о Саммер, ни об Оуэне, ни о Лавлорне, ни о том, что там происходило, ни о том, как мы в это верили, ни о том, как это стало реальностью.
В реабилитационном центре я могу быть такой, какой хочется. Иными словами, здесь мне наконец-то не надо притворяться чудовищем.
В Лавлорне стоит собственная погода, точно так же и время здесь течет по-иному. Иногда девочки приходили в Лавлорн ровно в полдень, а потом, снова оказываясь в лесу Тэрэлин, обнаруживали, что небо расцвечено розовым и багрянцем, что тени стали длинными, что стрекочут сверчки, а край солнца уже целует горизонт. Столь же часто, когда в их мире бывало холодно и дождливо, в Лавлорне ярко светило летнее солнце и он был полон пчел и жирных комаров. То одна, то другая из трех девочек вечно забывала здесь толстовку, шарф или шапку и потом получала за это нагоняй.
Из «Пути в Лавлорн» Джорджии С. УэллсМИАНаши дни
– Ничего себе. – Моя лучшая подруга, Эбби, держит двумя затянутыми в белую перчатку пальцами кусок сгнившей материи. – Что это такое?
Чем бы это когда-то ни было – курткой? одеялом? небольшим ковриком? – теперь эта штука совсем черна, жестка от скопившихся и высохших на ней за много лет пятен и вся изрешечена дырками там, где ее проели насекомые. И она ужасно воняет. Несмотря на то что от Эбби меня отделяет половина комнаты, где громоздятся горы из книг, давнишних газет, ламп, старых кондиционеров и картонных коробок с сотней так и не распакованных и так и не использованных покупок из числа тех, что обычно заказывают в полночь в телевизионных магазинах – блендеров, универсальных ножей, мягких игрушек и даже одной духовки с грилем, – от этого зловония все равно начинают слезиться глаза.
– Не спрашивай, – произношу я. – Просто засунь это в пакет.
Она качает головой.
– Твоя мама, что, хранила здесь труп? – говорит она, а затем, осознав, что сболтнула лишнее, засовывает тряпку в большой пластиковый пакет. – Прости…
– Ничего страшного, – отвечаю я. Это одна из тех вещей, которые так нравятся мне в Эбби: она просто-напросто забывает все важное. Она реально никак не может запомнить, что, когда мне было двенадцать лет, меня обвинили в умышленном убийстве лучшей подруги. Если погуглить Миа Фергюсон, первым делом выскакивает пост, размещенный в популярном блоге по вопросам воспитания детей, озаглавленный: «Как дети становятся чудовищами? Кто виноват?»
Отчасти то, что Эбби об этом все время забывает, объясняется просто: она переехала в наш городок всего два года назад. Само собой, она слышала об убийстве – о нем слышали все, – но когда ты получаешь подобную информацию из вторых рук, это воспринимается совсем по-другому. Для тех, кто живет за пределами нашего городка, гибель Саммер стала трагедией, а то, что главными (ладно, не главными, а единственными) подозреваемыми стали трое детей, явилось ужасом, ужасом невообразимым.
Но у нас, в Твин-Лейкс, это приобрело личную окраску. Даже теперь, пять лет спустя, я все еще не могу ходить по городу, не ловя на себе злобных взглядов всех и каждого и не слыша произносимых шепотом оскорблений. Как-то раз несколько лет назад, когда я стояла перед витриной магазина, торгующего пряжей и принадлежностями для вязания, разглядывая выставленные в ней корзины, полные разноцветных мотков пушистой шерсти и табличку, гласящую: «Занимайся вязанием, а не войной», ко мне подошла женщина, сжав губы так, будто она собиралась меня поцеловать, и плюнула мне в лицо.
Даже мою мать оскорбляют всякий раз, когда ей приходится выходить за покупками, в прачечную или на почту. Думаю, окружающие винят ее в том, что она воспитала чудовище. В конце концов, ей стало проще не выходить из дома. К счастью – а может быть, к несчастью, – у нее есть собственный бизнес по интернет-маркетингу. И поскольку она может заказывать по Интернету все – от туалетной бумаги и носков до молока – у нее есть возможность сидеть дома по полгода, ни разу не выходя за дверь. Когда несколько