Правда, надо признаться, выбора у нее не было. После того как ее так называемые «коллекции» начали появляться сначала на нашем заднем дворе, потом на крыльце, а затем заполонили весь двор, соседи начали кампанию за то, чтобы нас с мамой вышвырнули из города. Вроде бы наше присутствие среди них уже само по себе оказывало на район пагубное влияние и самим фактом лишало их шансов когда-либо продать свои дома. Хотя городские власти и не стали подавать на нас в суд, они дали нам две недели на то, чтобы мы избавились от мусора, пригрозив штрафами за вредное воздействие на окружающую среду и создание антисанитарных условий. И мама отправилась погостить к тете, чтобы не мешать мне, принимаясь рыдать всякий раз, когда я буду выбрасывать использованную столовую салфетку, и чтобы я таким образом смогла без помех разобрать весь хлам, скопившийся за пять лет.
– Миа, выброси их. – Эбби достает из-под сломанного торшера пачку рваных газет. – Теперь мы знаем, какие новости были главными, – она щурится, – в 2014 году.
Я поднимаю с пола картонную коробку, чувствуя легкое удовлетворение, когда под ней открывается небольшой участок ковра. Надпись на боку коробки гласит: «С этой удивительной овощерезкой готовить проще простого!»
– Может быть, тебе лучше ее продать. Ведь она все еще не распакована, верно? – Эбби с трудом поднимается на ноги, опираясь на подставку для телевизора. Эбби толстая и очень красивая. У нее светлые глаза, темные волосы, губы, увидев которые так и хочется поцеловать, и идеально прямой нос с чуть-чуть вздернутым кончиком.
Когда ей было десять лет, она завела собственный канал на YouTube, посвященный моде, а также красоте и уходу за лицом и телом. Когда ей исполнилось пятнадцать, у нее уже было два миллиона подписчиков, спонсорами ее канала являлись крупнейшие косметологические бренды, а денег к ней в банк приходило столько, что ее семья смогла переехать из Гаррисона, Айова, обратно в Вермонт, где живут ее дедушка и бабушка.
Эбби ездит на такое количество Бьютиконов[2], ВидКонов[3] и недель моды, что ей приходится обучаться на дому – так мы с ней и встретились и сошлись, поэтому, когда она не находится в отъезде, мы занимаемся вместе по пять дней в неделю, по четыре часа в день, слушая, как мисс Пиннер бубнит, рассказывая нам обо всем – от повествовательных приемов, которые Хемингуэй использовал в своем романе «И восходит солнце», до природы ковалентной связи. Мы встречаемся в доме Эбби, находящемся в трех кварталах от моего, и причина этого вполне очевидна – в моем доме негде сидеть и почти нечем дышать.
Об этом позаботились Кучи. Они неумолимы. Они размножаются. Они все множатся и множатся.
– Ну да, как же, – отвечаю я. – Если тебе нравится, нарезая овощи, добавлять к ним черную плесень. – Я беру коробку под мышку и пробираюсь к парадной двери, ступая по тропе, осторожно проложенной среди Куч, по каньону, между наваленными вещами: сплющенными, перевязанными шпагатом картонными ящиками, бесчисленными рулонами просроченных купонов на скидки в продовольственных магазинах, упаковочной ленты, ржавых ножниц, старых кроссовок, проколотых автомобильных камер и вышедших из строя ламп – и другого барахла, который моя мать по каким-то причинам считает необходимым не выбрасывать, а хранить.
Выйдя на улицу, я вижу, что у неба жуткий цвет – тошнотворно-зеленоватый, как у лица человека, которого вот-вот начнет выворачивать наизнанку. Нам пообещали несколько дней сильных бурь – может быть, даже торнадо, – хотя этому никто по-настоящему не верит. У нас в Вермонте не бывает торнадо – во всяком случае, не бывает часто, к тому же в половине случаев в новостях предсказывают торнадо только для того, чтобы поднять собственные рейтинги.
Я закидываю коробку в мусорный контейнер, который сгрузили на подъездной дороге к дому. Это один из самых крупных контейнеров для отходов, которые ставят там, где ремонтируется дом или идет строительство, и после всего лишь двух дней расчистки завалов в нашем доме он уже наполовину заполнен.
Вернувшись в дом, я вижу, что у Эбби покраснело лицо, она кашляет и закрывает рот рукой.
– Что случилось? – спрашиваю я. – В чем дело?
– Не знаю. – Она произносит это, задыхаясь, со слезящимися глазами. – По-моему, это старая пицца или что-то в этом духе.
– Закругляйся, – быстро говорю я, стараясь не обращать внимание на то, что у меня в желудке словно начинают вращаться лопасти спаренного винта. – Я не шучу. У теба вид такой, будто ты сейчас начнешь блевать.
– Ты уверена? – Эбби явно неловко оттого, что неловко мне. И становится еще страшнее, поскольку Эбби не из тех людей, которых легко заставить почувствовать неловкость. Она из тех, кто вместо того чтобы одеваться в толстовки большого размера или спортивные брюки и всячески пытаться казаться незаметной, носит украшенные перьями юбки и пестрые легинсы, красит волосы в разные цвета, а потом тратит четыре часа на фотосессию со своей мальтийской болонкой по кличке Коржик. – Мы же еще почти ничего не успели сделать.
Это не вполне соответствует действительности. Я уже вижу на ковре несколько свободных участков. В гостиной стали видны и подставка для телевизора, и сам телевизор. Интересно, думаю я, есть ли у нас еще кабельные каналы?
– Ну и что? – Я выдавливаю из себя улыбку. – Значит, завтра сделаем больше. Может быть, мы даже найдем какие-нибудь погребенные под всем этим хламом сокровища.
– Или отыщем Атлантиду, – говорит Эбби, стягивая с рук перчатки и бросая их в один из открытых пакетов для мусора. Прежде чем уйти, она хватает меня за плечи. – Ты совсем-совсем уверена? Мне не придется найти тебя задохнувшейся под горой грязной одежды и старых газет?
Я вновь заставляю себя улыбнуться. Ужасное ощущение, будто в желудке вращается спаренный несущий винт, никуда не ушло, и мне кажется, что меня вот-вот вывернет наизнанку. Но Эбби хочет уйти. И я ее не виню.
Я и сама хотела убраться из этого дома, сколько себя помню.
– Иди, – говорю я, обходя ее. – Я серьезно. Прежде чем торнадо унесет тебя куда-нибудь далеко-далеко за радугу.
Она хлопает себя по животу.
– Хотела бы я увидеть, как торнадо будет пытаться хотя бы оторвать меня от земли.
– Ты красавица, – говорю я ей вслед, когда она пробирается к двери.
– Я знаю, – отвечает она.
После ухода Эбби я с минуту стою неподвижно, стараясь дышать медленно и неглубоко. Мы с нею пооткрывали все окна – во всяком случае, те из них, до которых смогли добраться, – но в гостиной все равно продолжает вонять грязной обивкой, плесенью и чем-то еще похуже. Занавески, рваные и сальные от