Иногда, они даже специально собирались вчетвером в дормезе Новосильцева, поскольку тот был наиболее комфортабелен, и разговоры их под хорошее вино и легкие закуски, которые готовил для них повар графа, продолжались и в пути. Что уж говорить о трапезах в придорожных трактирах и гостиницах, в которых они обычно останавливались на ночлег, или во время пикников "на дикой природе". Последние, правда, случались редко в силу скверной, по большей части, погоды. Но, если все-таки выглядывало солнце и прекращался дождь, они выбирали место с радующим глаз пейзажем, рассаживались на расстеленном прямо на земле персидском ковре, который Таня отчего-то называла тюрским словом "достархан", и предавались чревоугодию, - которое, разумеется, грех, но грех простительный, - и удовольствию дружеского общения, приятного разговора с симпатичными вам лично людьми.
Августу нравились эти долгие разговоры обо всем. По душе, было чувство легкости, поселившееся в сердце. Интересны пейзажи, проплывавшие за окном кареты. Любопытны нравы и обычаи богемцев и моравчан, поляков и литвин. Разумеется, ему также нравилось проводить ночи с женщиной, которую любил, и даже просто находиться с ней рядом. И, хотя по случаю холодов заняться любовью прямо в карете, у них с Таней как-то не выходило - один раз за месяц пути не в счет, - было замечательно даже просто сидеть с ней рядом, любоваться ее лицом, вслушиваться в голос, согревать дыханием ее пальцы, а то и целоваться с ней, словно дети.
Впрочем, временами, она и вела себя, как сущий ребенок. Даже Василия не стеснялась. Как не стеснялась говорить вперемежку сразу на четырех языках, не считая латыни и греческого, - которых, по идее, не должна была знать, но, тем не менее, знала - вдохновенно сквернословить и "блажить", щедро делясь с окружающими странными, ни на что не похожими выражениями и речевыми оборотами. Во всем этом она не просто знала толк, но и была подлинной мастерицей, о чем Август уже знал, а Василий и его "боярышня" до недавнего времени даже не догадывались. Да и как тут догадаешься, если нрав и поступки Теа никак не укладывалось даже в наиболее широко трактуемые нормы поведения женщин и девушек "их круга".
Ну, ладно бы она играла только на испанской шестиструнной гитаре. Вполне аристократический инструмент, на котором не стыдно играть приличной женщине. Не клавикорд и не лютня, разумеется, но все-таки нечто понятное, потому что знакомое. Однако Теа - вернее, Таня, но об этом знал один лишь Август - играла на скрипке, инструменте чисто мужском, да и не аристократическом. Тем не менее, потакая и этой ее слабости, в дополнение к изумительной скрипке маэстро Амати, приобретенной еще в Генуе, перед самым отъездом из Вены Август купил Татьяне еще один великолепный инструмент - скрипку работы австрийца Штайнера.
***
По случаю снегопада - хотя правильнее было бы говорить о метели - застряли в какой-то богами забытой деревне, хотя капище на околице все-таки имелось, значит и боги сюда, пусть изредко, но заглядывали. Жили тут по словам Тани "белорусы", то есть, не поляки, как понял Август, и не литвины. Говорили же эти люди на некоем славянском языке или диалекте оного, который, хоть и с трудом, но понимали все четверо компаньонов, хотя Август, по понятным причинам, меньше других. Но, главное, они могли худо-бедно объясняться с аборигенами, так как никакого другого языка те не знали.
Гостиница здесь стояла маленькая и плохонькая, но выбирать, собственно, было не из чего. Так что, заняв угол в душноватом, под низким дощатым потолком, общем зале, компания приготовилась коротать день, а, возможно, и ночь. На втором этаже, прямо над корчмой имелось, правда, несколько жилых комнат, но все они были уже заняты другими путешественниками. Августу ситуация сильно не понравилась, и он попытался договориться, предлагая опередившим их людям деньги в качестве отступного. Однако ни подданные английской короны, числом три, ни два немолодых русских чиновника, путешествовавших по "служебной надобности", уступить комнаты не согласились ни за какие деньги. Однако, когда за дело взялись Василий и Теа, быстро выяснилось, что, зная правильный подход, "уломать можно любого".
Чиновникам граф Василий пообещал покровительство при дворе, - "но, если вы не желаете, господа, то можно организовать и опалу", - а англичан уболтала графиня Консуэнтская. К сожалению, ни Август, ни граф Новосильцев на языке туманного Альбиона не говорили. Им оставалось лишь наблюдать за разговором со стороны. И это зрелище, следует сказать, их немало удивило. Теа говорила спокойно, сохраняя на лице нейтрально-равнодушное выражение, и ни разу не повысила голос. Британцы, напротив, очень скоро, - то есть, буквально после нескольких фраз, - не на шутку разволновались, лишившись хваленого англо-саксонского хладнокровия, начали горячиться и что-то быстро-быстро тараторить на своем напрочь непонятном Августу языке. Но на Таню их горячность не подействовала. Она продолжала произносить лишь редкие короткие фразы, не опускаясь до уровня собеседников.
Минута, другая, и англичане впали в состояние близкое к невменяемости. Один при этом побелел, как полотно, а другой налился дурной кровью, став красным, как вареный рак. И тогда, женщина протянула руку куда-то в сторону, пошевелила в нетерпении пальцами, и большой кувшин с вином, стоявший на трактирной стойке, поднялся в воздух и в полной тишине перелетел к ней. Теа ловко поймала кувшин за ручку и с улыбкой протянула его тому англичанину, который казался чуть более вменяемым. Добавив еще пару слов, она величественно кивнула и, отпустив невольных собеседников