Читать «Чернокнижник»

© Войлошников М.В., 2015

© ООО «Издательство «Вече», 2014

Сложенный из светло-коричневого камня, двухэтажный, увенчанный островерхими крышами замок Егерсбург стоял на холме, на краю леса, предназначенного для королевской охоты. Он располагался в двух третях немецкой мили или в четырех с половиной верстах на северо-запад от городишка Айнхаузен и в трех милях или более чем двадцати верстах на юг от Дармштадта, столицы ландграфства Гессен-Дармштадт. Неподалеку на востоке оканчивались отроги зеленых Оденвальдских холмов, прибежище пастухов. В нескольких верстах на западе струился Рейн. Уже началось дождливое лето 1739 года, но сейчас на улице было прохладно, время близилось к полуночи. Мерно звучали шаги часовых, охранявших покой семидесятилетнего старика, ландграфа Эрнста Людвига. Внезапно по коридору второго этажа, где находились апартаменты Гессен-Дармштадтского правителя, пронесся дикий вопль. Лекарь и камердинер ландграфа, ближайшие караульные, лакеи и служанки – все кинулись в покои своего повелителя, предполагая самое страшное. И они не ошиблись. Неподвижный Эрнст-Людвиг в мятущемся свете ламп лежал боком на полу, в одной ночной сорочке, с прижатыми к груди скрюченными руками и выражением дикого ужаса на лице. Жидкие седые волосы были всклокочены, глаза вылезли из орбит, точно у повешенного, лицо потемнело. Но что же увидел старец в последний миг своей долгой и отнюдь не благочестивой жизни?

Распахнутые створки окна, обычно прикрывавшиеся на ночь, с легким скрипом покачивались от небольшого ветра. И хотя комната была пуста, вбежавшие туда первыми камердинер и часовой в один голос утверждали, что видели какую-то тень необычных, зловещих очертаний, исчезнувшую в окне. Должно быть, сквозняк, всколыхнувший занавеси и пламя светильников, сыграл дурную шутку с воображением свидетелей.

Но начальник ландграфской охраны, явившийся в последний раз исполнить свой долг перед ушедшим повелителем, осматривая покои, надолго задержался возле окна. И не то чтобы он обнаружил свисающий из-под подоконника канат или осколки выброшенной наружу склянки из-под яда. При свете фонаря он увидел на раме несколько параллельных глубоких – даже очень глубоких – царапин: следы, превосходящие величиной отметины, обычно оставляемые на дереве когтями бурого медведя.

Кто-то очень страшный вскарабкался по стене, влез в это окно, и одного только его вида, а может быть, и звуков, которые он издавал, хватило, чтобы слабое сердце старика не выдержало, и он в ужасе скончался…

Седоусый полковник вытер платком лоб, вмиг покрывшийся испариной, несмотря на ночную прохладу. Он как-то отстраненно подумал, что расточительный самодержец, любитель роскоши, театра, охоты, для пополнения казны обратившийся к алхимии и другим темным сторонам знания, возможно, сам заслужил такую кончину… И вряд ли расследование достигнет положительных результатов, как это всегда бывает в делах, где замешана мистика…

Суетились служанки, слуги, придворные и фрейлины, оказавшиеся в замке… А покойный ландграф лежал на постели, ко всему безучастный, с маской застывшего ужаса на лице, и трупное окоченение уже начало схватывать его члены…

Оповещенный о печальном событии, на следующий же день прибыл наследник, к которому перешел по праву титул ландграфа, как старшему из сыновей. Принц Людвиг Гессен-Дармштадтский был худощавого сложения, на узком вытянутом лице оттопыривалась габсбургская нижняя губа. В отличие от отца, увлечения которого были разносторонними, он имел наибольшее пристрастие к охоте, за что впоследствии удостоился прозвища «охотничий ландграф» – благо, ныне покойный батюшка заложил достаточно замков и домиков, чтобы хватило сыну для увеселений. Кроме того, в эпоху войн при императрице Марии-Терезии он показал себя еще и как незаурядный генерал.

Людвигу сейчас было за сорок, и выглядел он далеко не молодо. Но в его роду правители отличались долголетием. И он мог надеяться, что впереди у него еще многие годы пребывания у власти… Наследник прискакал прямо с охоты, в охотничьем костюме, в окружении небольшой свиты. Войдя в опочивальню, на время ставшую усыпальницей его отца, он увидел сидящую в ногах покойного графиню фон Эпштейн, урожденную Луизу-Софию фон Шпигель, свою морганатическую мачеху, облаченную в траур. Луиза-София была ровесницей принца, и поскольку ее дочери не имели никакого отношения к вопросу престолонаследия, он относился к графине добродушно.

– Ваш батюшка, мой муж, скончался ночью, и к вам теперь переходит его титул… – сказала она вошедшему наследнику с выверенной печалью в голосе.

– Скорбный день, графиня, скорбный час… – отвечал он, приближаясь к траурному ложу. Людвиг вздрогнул, увидев посмертную гримасу отца, однако, перекрестившись, подошел и поцеловал покойника в лоб.

Между тем свита нового властителя Гессен-Дармштадта ожидала его внизу. Среди знатных господ в охотничьей одежде обращал на себя внимание высокий широкоплечий молодой человек в городском платье, синие глаза которого казались окружающим двумя кристаллами льда.

– Кто вы, сударь? – поинтересовался придворный, ранее никогда не встречавший его.

– Ich bin Gabriel Lodya, ein russischer Student von der Marburg Universitãt[1], – отвечал незнакомец на рафинированном немецком языке, не меняя невозмутимого выражения лица.

Каким образом один из ста двадцати университетских студентов, да еще иностранец, вознесся так высоко, что попал в свиту ландграфа? Это была загадка.

Все ожидающие нового правителя тихо переговаривались. Наконец он спустился, все такой же быстрый в движениях охотник. Его лицо не выражало особой печали – ясно было, что он заждался очереди на трон. Первый, к кому он подошел, был загадочный русский. Людвиг протянул руку студиозусу и крепко пожал его широкую ладонь, при этом на лице ландграфа отразилось волнение.

– Спасибо, мой молодой друг, за те волнующе-прекрасные минуты, которые дало мне твое участие в наших охотничьих развлечениях! Благодаря тебе мои познания в охоте необычно расширились, чего не могу сказать почти ни о ком другом из своих давних спутников! Но теперь мне предстоят государственные дела, и, увы, я не смогу уделять столько времени превосходным забавам святого Гумберта![2]

– Да и я должен уделить внимание своим ученым занятиям и не смогу более сопровождать вас в увеселениях, ваша светлость! – отвечал студиозус, отвешивая неглубокий поклон ландграфу. – Итак, прощайте!

Он вскочил без разбега в седло, ловкий, как хищник, и выехал со двора. Людвиг смотрел ему в спину, пока тот не исчез из виду. Те, кто перехватил его взгляд, прочли в нем не только некоторое сожаление, но и, к удивлению своему, немалое облегчение, какое, к примеру, ощущает досужий цирковой зритель, когда дрессированный медведь, ходящий без цепи, поворачивается к нему спиной. Впрочем, им не пришлось долго обдумывать увиденное – новый ландграф тут же приступил к исполнению своих обязанностей, и первое, что он приказал – послать гонца с печальным известием в Вену, к императору Карлу VI, с которым покойный Эрнст-Людвиг со времен войны за испанское наследство состоял не в лучших отношениях. Одним словом, в лице нового протестантского ландграфа католическая Вена приобрела деятельного во всех отношениях союзника. А вместе с Веной и ее союзница Россия.

Я, Гавриил Лодья, русский студент из Марбургского университета.

Святой Гумберт – покровитель охотников.

Лодья пустил коня быстрой рысью по дороге на север. Временами он переходил на галоп, но затем вновь замедлял движение. Не остановившись в Дармштадте, он поехал по обширной плодородной равнине, в центре которой располагался имперский – то есть подчинявшийся не ландграфу, а императору, – богатый торговый город Франкфурт-на-Майне. На тех участках, где дорога шла лесом и было безлюдно, наездник ловко соскакивал с коня и, чтобы дать ему отдых, бежал рядом, держась за узду или за холку, что позволял ему высокий рост. Бежал он вровень с конем, со скоростью, превышавшей возможности обычного человека, что говорило о том, что русский студент – хорошо тренированный бегун. Мимо деревень и хуторов с остроконечными пряничными крышами он проезжал верхом, иногда пуская коня галопом.

Не задержался он и во Франкфурте и вечером проезжал уже Буцбахские леса. На полуночной дороге путь ему перегородили двое с пистолетами и, светя в лицо потайным фонарем, велели на грубом швабском диалекте слезать с коня и выворачивать карманы. Были это двое здоровых парней с маленькими глазками, низкими лбами и выпяченными подбородками – типичные немецкие бестии, и только шляпы, надвинутые на лоб, не позволяли различить, насколько они белокурые. И стояли они порознь, как опытные вояки, каких хватало в тогдашней Германии. Но будто гигантская темная птица слетела на них с коня, два глухих удара почти слились воедино, и два бездыханных тела остались дожидаться рассвета в дорожных лужах, их пистолеты же шаловливая фантазия великовозрастного студиозуса поместила сквозь прорехи в те места, которые для них не предназначались. Кошельки их перекочевали в карманы студента, вечно нуждавшегося в деньгах. Впрочем, очнувшись, они отнеслись ко всему произошедшему с ними как к обычным превратностям своего разбойного