— Ты до сих пор торчала под душем?
— Вот скажи, Олег, — девочка повернулась к Штейну, — если бы у тебя был, например, сын, ты бы отпустил его с друзьями на квест?
— Стоп, не на квест, где организаторы и безопасное помещение, а на какую-то «Территорию Икс» с гонками по шоссе, лазаньем по заброшенным домам, да ещё ночью, — холодно возразила Инга. — И мы же договаривались — не грузи Олега!
— Мам! — протянула Катя с угрозой.
— Если бы был сын… — Штейн сглотнул, осёкся, схватился за край стола, как будто боялся упасть. Потом сказал твёрдо: — Я бы никогда не отпустил.
Олег помрачнел. Он встал, казалось, вспомнил что-то и хотел сказать, но передумал.
— Может, пока кофе? — Инга отвела назад руки, разминая затёкшую спину.
— Давай лучше вискаря. Я машину оставлю у тебя во дворе. Такси вызову. Меня что-то разморило. Сил нет.
Инга поставила перед ним бокал:
— Вискарь ты в прошлый раз прикончил. Осталось красненькое.
— Ну, красненькое так красненькое, — покорно согласился Олег. — Надо бы завтра навестить этого хозяина пирожковой. Кислятина, — сморщился он, глотнув, — Гурген Айвазович Микаэлян, глянь досьё в моем ноуте. Я тебе технику тоже оставлю, ладно? Вдруг писать соберёшься.
— Ну вот съездим к Гургену твоему и напишу. У меня нет ощущения, что я вижу полную картину, понимаешь?
Штейн кивнул. Коротко булькнул телефон — пришло сообщение от диспетчера такси.
— Завтра часиков в десять заеду за тобой и разом захвачу всё. Смотри не проспи! И не ссорьтесь, девочки. — Олег рассеянно посмотрел сначала на Катю, потом на Ингу.
— Спокойной ночи, — Инга пошла проводить его до двери, — отдохни. А то у тебя видок замученный.
— Просканировала меня в своём цветовизоре? Хорошо всё-таки иметь друга с синтезией — ничего не скроешь. Тебе надо вести экстрасенсорный блог: «увижу цвета ваших слов и эмоций и направлю на путь истинный» — популярнее расследований бы было. Деньги бы гребла!
— С синестезией[1], — поправила Инга. — Но тут она и вовсе не нужна: у тебя фингалы под глазами на пол-лица.
— На себя посмотри, — ухмыльнулся Штейн, — краше на паспорт выходят!
Инга высунулась в проём входной двери, поймала руку Олега, потянула его к себе и чмокнула в щеку.
— Через порог же нельзя, — пробурчал Штейн. — Плохая примета.
— Да брось! — улыбнулась Инга.
* * *Она проснулась к полудню с цветной головной болью. Сердце шумно билось в горле. Инга приняла душ, выпила эспрессо, но вязкий шлейф красок не давал ей сосредоточиться: привычные бытовые предметы, окружавшие её, сегодня были окрашены в красный с вкраплением серого — тревога, беспокойство, ощущение надвигающейся беды.
Синестезия, которая обнаружилась у неё в тринадцать лет, была и даром, и проклятием одновременно. Инга видела слова, которые произносили люди, в цвете — это помогало в расследованиях, да и в личной жизни тоже — своим красочным восприятием она чувствовала ложь, страх, неуверенность, грусть. С возрастом она научилась анализировать то, что говорят другие, раскладывать фразы не только по цветам, но и по тональности, глубине эмоции. Но иногда её «цветовизор», как шутил Штейн, будто ломался — в разные цвета окрашивались вещи, деревья, весь окружающий мир, это сопровождалось головной болью, от обилия ярких красок вокруг тошнило. Такие моменты были невыносимыми.
— Вот ведь, старею, — сказала она вслух. — Раньше ночь отработала — утром как новенькая.
Она пыталась вспомнить, слышала ли звонок Штейна сквозь сон. Вроде бы никто не приезжал, на телефоне только один пропущенный вызов — мама. Набрала Штейна — не ответил. Металлический айфон сейчас был окрашен в яркий, насыщенный, слепящий глаза чёрный цвет.
— Ну вот! Проспал! Теперь его не добудиться. Придётся самой за ним ехать.
Инга позвонила их общей домработнице — Люсе Балясиной, или проще — баб-Люсе, как они со Штейном окрестили её:
— Привет! Олег вчера оставил у меня аппаратуру и ключи от машины, а сам проспал. Трубку не берёт. Ну как всегда! В общем, давай я у тебя ключи от студии возьму и поеду растолкаю его, у нас сегодня работа.
На улице было ещё по-летнему тепло и скворчали птицы, но знакомая осенняя печаль уже закралась в воздух, неотвратимая и ноющая, как мигрень перед бурей. Она села в машину Олега и поехала к баб-Люсе. Та увязалась с ней.
— А заодно и приберу там, чем завтра на метро добираться, — пропыхтела она, устраиваясь на переднем сиденье. Инга приготовилась выслушивать порцию «малаховки», но баб-Люся была не в духе.
— Опять с невесткой бывшей поругались?
— Ох, — она махнула рукой, — и не говори.
Инге показалось, что Балясиной захотелось погрызть семечек, как курильщику для излияний непременно требуется затянуться. Баб-Люся ещё повздыхала немного и начала нудную, почти бессвязную жалобу. Инга пожалела, что спросила. Как назло, дорога была напряжённая. В Чертаново Инга свернула уже абсолютно одуревшая от Люсиной плакальной песни.
Они проехали мимо пруда, вокруг которого, как детские кубики, были натыканы магазины и кафе. Клочья желтизны торчали в тёмной листве редких деревьев. Инга вспомнила, как они гуляли тут с Олегом лет двадцать назад. Свободные, неженатые. Их тянуло друг к другу, и всё было просто — купить вина, подняться в только что полученную мастерскую (своя хата, интересный фотохудожник, балагур, симпатяга). Вино, кажется, они уже купили. Дети на другом берегу кормили уток. Инга смотрела на отражение веток в пруду и вдруг с криком рванулась от воды — там был утопленник. «Криминальный труп», — сказала бы она сейчас бесстрастно, но тогда это был ужас, истерика и дурной знак. Вызвали полицию, которая тогда ещё называлась милицией, долго и муторно что-то им объясняли, подписывали протокол. В мастерскую они не поднялись. Напрасно Олег успокаивал её, дул в ухо и шептал глупости всю обратную дорогу на метро, ничего больше не отзывалось в ней. С тех самых пор навсегда отмерло.
Парковка была занята. Инга проклинала повороты и изгибы распластавшегося каракатицей дома.
— Всё не как у людей, — ругалась она, выруливая на узкой дороге между машинами и бордюром.
На всякий случай они позвонили в домофон — может, уже встал. Не дождавшись ответа, баб-Люся приложила свой магнитный ключ. Они поднялись на самый верх. Люся повозилась с дверным замком:
— Вечно заедает!
Наконец они вошли. Сперва Инга, потом, еле вытащив зажёванный ключ, баб-Люся.
Посреди мастерской висела какая-то громоздкая чёрная тень.
— Господи! — зашептала Инга. — Господи! Господи!
Грудную клетку сдавило. Она зажмурилась и снова открыла глаза. Это был Олег. Он висел на верёвке, закреплённой на крюке. Инга побежала к нему. Споткнулась о валявшуюся под телом стремянку. Упала, поднялась и задела головой его холодные окоченевшие ступни. Что-то капнуло на неё сверху. Инга посмотрела наверх. Наконец прорезался крик.
Тёмно-синее лицо. Восковая капля застыла на носу. Изо рта торчало черное и сухое — застрявшая корка хлеба? Язык. Голова словно криво