Читать «Первое танго в Париже: Привилегия для Эдисона»

На исходе пятой минуты Маша чуть было не моргнула. Павел приготовился издать победный клич, но радоваться было рано. Маша постреляла глазками из стороны в сторону и все-таки удержалась от того, чтобы моргнуть. Правила гляделок были придуманы ими совместно. Они были просты. Не обязательно смотреть точно в глаза противника, хотя необходимо стараться. Обязательно не моргать. Трогать противника можно как и где угодно. Целоваться нельзя, потому что в таком случае глаза почти сразу закрываются и определить проигравшего невозможно.

Павел и Маша очень любили эту игру, но играли в нее не часто. Пять минут — это большой срок. Павлу трудно удерживать внимание, глаза, того и гляди, закроются, вот-вот он отдастся волне наслаждения и… проиграет схватку.

Проигравшему доставалась роль «раба» или «рабыни», то есть тот, кто проиграл, должен подчиняться победителю — весь день ему прислуживать и называть его подобострастно «хозяин». Он должен, например, приготовить чай на двоих по старинному китайскому рецепту и угостить этим прекрасным напитком победившую сторону. Чайную церемонию предписывалось проводить в набедренном полотенце или в обнаженном виде, как пожелает «хозяин». Фантазия «хозяина» ничем не ограничивалась: во-первых, потому, что супруги доверяли друг другу и не сомневались, что власть будет употреблена во благо, а во-вторых, проиграть считалось у них абсолютно достойным. Однако что-то всегда мешало Павлу просто взять и сдаться. Он с горячим интересом вглядывался в глаза жены, каждый раз читая в них сильное упорство и желание выиграть.

Естество Павла уже давно пребывало в боевом положении, ритмично подрагивало и горело сладким огнем. Руки изнывали от острого желания ощутить нежную бархатистую кожу Машиного тела.

Медленно проводя по внутренней стороне бедра вверх, он чувствует, как пальцы, если их немного прижать, а затем потянуть на себя, нежно проскальзывают, теряя на мгновение контакт с горячей розовой поверхностью. Маша при этом вздрагивает, и победа становится такой близкой, но… она берет себя в руки и продолжает борьбу, оставляя Павла с носом. Надо сделать вдох, но Маша тоже хочет выиграть. Она слегка наклоняет голову набок, кокетливо и невыносимо возбуждающе. Пальцы ее касаются разных точек Пашиного возбужденного естества и делают с ним жуткие вещи. Надо заметить, что оргазм одного из соперников не может означать безоговорочной победы другого, если только задыхающийся от острых судорог не закрыл своих глаз. Бой может продолжаться. Маша знает об этом, но еще ни разу не проиграла. Она признавалась, что считает это немного нечестным приемом по отношению к Павлу и потому никогда не старается выиграть схватку таким образом. Разгоревшаяся Маша избрала другой путь. Она действует тонко, рассчитывая прорвать оборону Павла и заставить его закрыть глаза с чисто женским коварством и восхитительной тактикой. Сознание Павла начало раздваиваться, контроль стал размываться. Однако он знал, что такое состояние через некоторое время пройдет и, если повезет, наступит высший боевой подъем. Вот голова проясняется, чувственность обостряется. Волны наслаждения становятся ритмичными. Жар в чреслах сменяется дивной прохладой. Жар, прохлада, опять жар… Кажется, нет сил противостоять изощренным ласкам, однако ощущение плавно перетекает в острую форму и ветвится по всему телу, растворяясь в ногах. Маша понимает, что Павел уже пересек грань, теперь победа не будет быстрой: он уже оседлал волну страсти и виртуозно скользит по самому ее гребню. Маша наклоняет голову в другую сторону и, улыбаясь, старается проникнуть в самую глубину потемневших от возбуждения глаз любимого. В этот момент Павел сжимает ее грудь и погружается в лоно, проводит рукой по ее губам. Маше становится щекотно, и она тоненько хихикает. Возбуждение немного отпускает ее. Это самый опасный момент. Маша это знает и глубоко вздыхает. В любой момент притаившаяся страсть вырвется неизвестно из какой части ее жаркого тела гибким хлыстом и хлестнет изнутри, отражаясь и множась. Маша часто дышит и пропускает неожиданно острый чувственный удар, который сминает ее лавиной горячечной дрожи и глубоких конвульсий. Глаза ее закрываются…

— Ты продула, радость моя. — Павел нежно целует ее руки, пока Маша бессильно откидывается на спинку кресла. Сейчас ей станет холодно, Павел знает это и укрывает Машу оранжевым пледом. Естество его по-прежнему вздыблено и воинственно торчит из разошедшихся пол халата.

— Сейчас я чайку поставлю. Что поделаешь, естественная милость победителя… — Он поставил чайник на плиту и с чувством предвкушения роли хозяина опустился в кресло, ожидая, когда Маша вернется из грез в реальность. Резкие пятна румянца постепенно теряют очертания и разливаются мягкими волнами, затрагивая крылья носа. Машины ресницы вздрагивают, и она открывает глаза.

— Слушаю и повинуюсь, хозяин, — хихикает она как ни в чем не бывало. Глаза ее снова блестят. Павел метнулся в спальню и вынес оттуда приготовленный для Маши подарок. Три эластичные ленточки. Одну Маша надевает по его приказанию на лоб, красиво оттеняя дрожащую челку, другую — на грудь, слегка прикрывая соски, третью — на бедра, подчеркивая аспидным цветом их белизну. Павел снова в нирване острого возбуждения. Маша как бы и не замечает его состояния и начинает заваривать чай. Процедура занимает более получаса. Маша двигается мелкими шажками. Павел позволяет ей накинуть халат, но в пояске напрочь отказывает, грозно сведя брови на переносице. Они сидят в позе лотоса на ковре и мелкими глотками пьют чай из китайских кружечек тонкого полупрозрачного костяного фарфора. В ниспадающих крыльях черного халата Маша напоминает мраморное изваяние, и лишь румянец выдает ее живость и готовность к дальнейшей игре. Спинка ровная, груди торчат вперед — прямо на сидящего перед ней Павла. Маша каким-то образом успела украсить ленту на лбу небольшой бабочкой-стразом.

Наконец чай выпит, и процессия двигается в спальню. Маша следует впереди, старательно исполняя роль тамбур-мажора. Вместо оркестра она насвистывает «Йеллоу сабмарин» и, оттягивая носочки, высоко поднимает коленки. В спальне Павел соколом налетает на аппетитного тамбур-мажора и укладывает его в постель. Маша хохочет и строит глазки. Павел более не может терпеть и соединяется с Машей. Развязка наступает быстро. Слабеющими губами он шепчет:

— Ты свободна, Дульсинея…

Маша щелкает Павла по лбу:

— Вперед, к новым подвигам, мой Дон Кихот.

Однако рыцарь печального образа уже глубоко дышит, плотно смежив веки. Маша пожимает плечами и, вынув из-под подушки томик Эмануэль Арсан, тихонько уходит на кухню… Павел слышит, как Маша шелестит страницами. Слышит он и еще какие-то невнятные шорохи. Совсем нет сил и желания распознавать их. Шорохи сливаются в тихую причудливую мелодию, перед глазами начинает кружиться пестрая карусель образов и неожиданных превращений… Потом к зрительным образам добавились запахи…

— Первое блюдо,