Я замедляюсь, при подъезде к дому, растягивая последние несколько минут свободы.
Соседский грузовик исчез. Его сменил серебряный Крайслер. Больше не видно коробок на крыльце, но появилась деревянная табличка над дверью с надписью «Файнелы».
Пенелопа Файнел.
Я толкаю свой велосипед по дорожке, и тут зажигаются фонари сигнализации, освещая весь двор у дома, и захватывают немного соседского двора. В то же самое время, на улицу выходит отец Пенелопы, и дверь за ним захлопывается не сдерживаемая доводчиком.
Он видит меня и произносит:
— Нужно бы починить.
— Да уж, — отвечаю я, не зная, что еще сказать. Я ставлю свой байк позади дома.
Мой новый сосед устраивается на отдых на веранде. Его рост около шести футов, вкупе с темно-коричневыми волосами и густыми бровями, делает его довольно пугающим. Даже с такого расстояния, и при слабом свете фонарей сигнализации, я различаю темные вены и достаточно густой волосяной покров на его руках. В отличие от жены он худой. Как и у его дочери, его кожа уже тронута солнцем.
— Скорее всего, тут нужен болт, — бормочет он. — Как впрочем, и всему остальному в этом чертовом доме.
Я секунду обдумываю и решаюсь помочь.
— Я уверен, что у моего отца есть болты, которые вы могли бы одолжить.
Отец Пен оглядывает меня. Его густые брови сходятся вместе от прищура глаз.
— Кажется это яркий свет, малой, — указывает он на один из сигнальных фонарей.
Я киваю.
— Да, сэр.
— Могу поспорить, он светит прямо в мою комнату.
Я поднял глаза на дом. До сегодняшнего вечера все окна были темные. Теперь же они светились, и несмотря на занавески, я мог различить проплывающие мимо тени. Я размышляю, которая из комнат ее.
Надеюсь та, которая прямо напротив моей.
— Мне совсем ненужен светящий в мою комнату луч, парень, — говорит отец Пен низким голосом. — Кое-кому завтра рано вставать.
— Он зажигается только тогда, когда кто-то проходит мимо, — ответил я, сунув свои липкие от пота руки в карманы.
— А что насчет живности? — спросил он.
— У нас нет никаких животных, сэр, — ответил я.
Мистер Файнел громко засмеялся, наполнив липкий ночной воздух бурным весельем.
— Я имею в виду енотов, малыш. Коты, заблудшие псы или опоссумы — реагирует ли на них фонарь?
— Эмм… — начал я, неуверенный будет ли фонарь реагировать на них. Я не хочу врать, но и что-то отвечать ему я тоже не хочу.
Затем входная дверь открывается и громко захлопывается снова, и на пороге за фашистом появляется Пенелопа. Ее волосы собраны вверх и она больше не жует жвачку. Ее колени грязные и туфли очень неопрятны. Аудиоплеер больше не прицеплен к ее бедру, но зеленые солнцезащитные очки все еще на лице, несмотря на то, что уже ночь.
Неожиданно голос мистера Файнела выводит меня из оцепенения.
— На что это ты смотришь, парень?
Абсолютно точно, более чем шесть футов в высоту, нацист больше не сидит, опираясь на поручень перил. Теперь он стоит перед дочерью, загораживая ее от меня своим телом.
Я выпрямляюсь и говорю слишком громко и быстро.
— Ни на что!
Он снова хохочет на мой ответ, но хмурит брови еще сильнее, чем прежде. Пенелопа выглядывает из-под руки своего отца. Я не могу отвести взгляда.
Мистер Файнел перестает смеяться.
— Увидел кого-то симпатичного, парень? Ты думаешь, я ничего такой?
— Что… что… нет, — запинаюсь я. Мое сердце останавливается. Мужик меня явно ненавидит.
Наконец-то она начинает говорить мягким и слабым голосом.
— Папа, не позорь меня. Ты ставишь меня в неловкое положение.
Фашист кладет руки на плечи своей дочери и ведет ее вниз по ступенькам к дорожке, ведущей к Крайслеру.
— Этот парень, сосед, очень странный, Пен. Не разговаривай с ним, — он предупреждает ее с весельем в голосе. — Он предложил мне болты.
Она, шутя, шлепает его по руке.
— Перестань. Пойдем, покушаем пиццы.
Как только они доходят до машины, мистер Файнел осторожно открывает дверь и пускает девушку, которая носит солнцезащитные очки по ночам, в машину. Я стою посередине своего двора, и пялюсь как идиот. Руки все еще в карманах и сердце потихоньку начинает восстанавливать ритм. Хорошо бы пойти в дом, но я не могу заставить свои ноги двигаться.
Затем Пен машет мне.
Я улыбаюсь.
Скалящийся фашист закрывает дверь и встречается со мной взглядом. Кажется, его грудь раздулась, и выражение лица становится злее. Но за всей строгостью, он пытается скрыть улыбку.
— Я наблюдаю за тобой, парень, — говорит он и уезжает.
Я быстро принимаю душ, и уже сижу за обеденным столом с мокрыми волосами, и набиваю свой рот спагетти. Моя сестра Риса сидит рядом со мной, на ее голове тоненькие косички, и розовые губы от леденцов съеденных до ужина. У Рисы, красные глаза и ленивая улыбка. Наши родители, сидят напротив, и обсуждают с ней странный противный запах, который периодически идет из ее комнаты.
Волосы ядовитого цвета и самостоятельно проколотый швейной иголкой нос, одежда из секонд-хенда. Моя старшая сестра Риса Декер, городская сумасшедшая, независимая душа, которая однажды привязала себя к дереву на переднем дворе, когда городская служба захотела всего лишь подпилить ему ветки.
Миллион раз она пыталась убедить меня, что в нее перевоплотилась Дженис Джоплин (Прим. ред.: амер. рок-певица, считается лучшей белой исполнительницей блюза 1943–1970 г.) с порой проглядывающим Мадди Уотерсом (Прим. ред.: американский чернокожий блюзмэн 1913–1983). Что очень странно, потому что Риса родилась до того, как они умерли (я спрашивал маму).
Риса на пять лет старше меня, но я более чем уверен, что умнее ее.
— Это был ладан, — клянется она. Риса начинает смеяться, но прикрывает все это кашлем.
Я закатываю глаза и отщипываю кусочек чесночного хлеба.
Мой отец, невысокий и добрый мужчина, указывает своей вилкой на свою единственную дочь. Его очки сидят высоко на носу.
— Лучше, что бы это так и было.
Мама, еще меньше и добрее, кивает.
— Ты должна доверять нам, Риса.
Сестра смотрит на меня и подмигивает.
— Я знаю, ма.
Одним махом я выпиваю свой стакан молока.
Мой отец накручивает на вилку, которой только что указывал на мою единоутробную сестру, спагетти в соусе.
— Ты — пример для подражания Диллона. Он вступает в нелегкий возраст, поэтому самое последнее, что ему нужно, что бы его же сестра портила его.
Прежде чем отец заканчивает одну из своих проповедей, Риса начинает говорить о девочке, которую я никак не могу выбросить из головы.
— Вы видели наших новых соседей, они сегодня переехали в пустующий дом? Мне кажется, что их дочка твоя ровесница, Ди.
Я киваю и тяжело сглатываю.
— Да, я видел.
Лицо