– Послушай, Нора, ты мне нравишься, – Нил был безобидным. Пятьдесят с чем-то лет за плечами, страстный поклонник гитарной музыки, он любил несмешные шутки и сносно играл в магазине старые песни Дилана[5]. – И я знаю, что у тебя проблемы с психикой.
– У всех проблемы с психикой.
– Ты понимаешь, о чем я.
– Мне уже гораздо лучше, в целом, – соврала она. – Это неклиническое. Врач говорит, это ситуационная депрессия. Просто происходят новые… ситуации. Но я же не беру больничный из-за этого. Только когда моя мама… Да. Только в тот раз.
Нил вздохнул. Когда он это делал, из носа у него раздавался свист. Зловещий си-бемоль.
– Нора, как давно ты тут работаешь?
– Двенадцать лет и… – она слишком хорошо это знала. – Одиннадцать месяцев и три дня. Нерегулярно.
– Это долго. Мне кажется, ты создана для большего. Тебе уже под сорок.
– Мне тридцать пять.
– Ты на многое способна. Ты учишь людей играть на пианино…
– Одного человека.
Он смахнул крошку со свитера.
– Ты действительно представляла себе, как застрянешь в родном городе, работая в магазине? Ну, когда тебе было четырнадцать? Ты мечтала об этом?
– В четырнадцать? Я была пловчихой, – она была самой быстрой четырнадцатилетней девочкой в стране по брассу и второй – вольным стилем.
Она вспомнила, как стояла на пьедестале почета на Национальном чемпионате по плаванию.
– И что случилось?
Она выдала короткую версию:
– Слишком много трудностей.
– Трудности нас формируют. Начинаешь уг-лем, а под давлением становишься алмазом.
Она не стала его исправлять. Не сказала, что, хотя и уголь, и алмаз – разные формы углерода, в угле слишком много примесей, чтобы стать алмазом, как на него ни дави. По науке, ты начинаешь углем и углем заканчиваешь. Может, в этом и заключался урок настоящей жизни.
Она пригладила непослушную прядь своих угольно-черных волос.
– К чему ты это, Нил?
– Никогда не поздно исполнить мечту.
– Уверена, что эту – уже слишком поздно.
– Ты очень образованный человек, Нора. Ты закончила философский…
Нора уставилась на родинку на своей левой руке. Эта родинка была с ней во всех передрягах. И оставалась на месте, что бы ни случалось. Просто родинка.
– Не слишком-то велик спрос на философов в Бедфорде, если честно, Нил.
– Ты училась в университете, год жила в Лондоне, а затем вернулась.
– Выбора особенно не было.
Нора не хотела говорить о своей покойной маме. Или даже о Дэне. Ведь Нил считал, будто тот факт, что Нора отменила свадьбу за два дня до торжества, делал ее историю любви самой захватывающей со времен Курта и Кортни[6].
– У всех есть выбор, Нора. Есть такая штука, как свобода воли.
– Ну, ее нет, если придерживаться детерминистского взгляда на вселенную.
– Но почему ты здесь?
– Либо здесь, либо в приюте для животных. Тут платят больше. К тому же музыка, сам понимаешь.
– Ты играла в группе. С братом.
– Играла. Мы назывались «Лабиринты». И никуда не двигались.
– Твой брат говорит иначе.
Это удивило Нору.
– Джо? Откуда ты…
– Он купил усилитель. Marshall DSL.
– Когда?
– В пятницу.
– Он был в Бедфорде?
– Или это была голограмма. Как Тупак[7].
«Наверно, навещал Рави», – подумала Нора. Рави был лучшим другом ее брата. Джо забросил гитару и переехал в Лондон ради дурацкой работы айтишником, которую он ненавидел, а Рави застрял в Бедфорде. Он играл в кавер-группе Slaughterhouse Four[8], подвизаясь в пабах города.
– Ясно. Любопытненько.
Нора была уверена, что брат знал: пятница – ее выходной. От этого больно кольнуло внутри.
– Я здесь счастлива.
– Ничего подобного.
Он был прав. Внутри нее зрела душевная тошнота. Разум выворачивало наизнанку. Она улыбнулась еще шире.
– В смысле, мне нравится работа. То есть я всем довольна. Нил, мне нужна эта работа.
– Ты хороший человек. Ты беспокоишься о мире. О бездомных, об экологии.
– Мне нужна работа.
Он вернулся в позу Конфуция.
– Тебе нужна свобода.
– Я не хочу свободы.
– Здесь не благотворительная организация. Хотя, должен признать, магазин быстро становится таковой.
– Слушай, Нил, все из-за того, что я сказала на прошлой неделе? Что тебе нужно идти в ногу со временем? У меня есть идеи, как привлечь молодежь…
– Нет, – ответил он обиженно. – Здесь продаются только гитары. «Теория струн», понимаешь? Я разнообразил ассортимент. Все работало. Но когда дела не идут в гору, я не могу платить тебе за то, чтобы ты отваживала покупателей таким выражением лица, будто на дворе вечная непогода.
– Что?
– К сожалению, Нора, – он замолчал ненадолго, и этого времени хватило бы, чтобы занести над головой топор, – мне придется тебя отпустить.
Жить – значит страдать
За девять часов до того, как Нора решила умереть, она бесцельно бродила по Бедфорду. Город был конвейером отчаяния. Выложенный галькой спортивный центр, где когда-то еще живой отец смотрел, как она переплывает бассейн, мексиканский ресторан, куда она водила Дэна есть фахитос[9], больница, где лечилась мама.
Дэн ей вчера написал.
«Нора, я скучаю по твоему голосу. Мы можем поговорить? Обнимаю, Д.».
Она ответила, что безумно занята (два раза «ха»). И все же было невозможно ответить что-либо еще. Не потому, что она ничего к нему не чувствовала, как раз наоборот. Она не могла позволить себе вновь причинить ему боль. Она разрушила его жизнь. «Моя жизнь – хаос», – писал он ей в пьяном угаре вскоре после отмененной ею за два дня до торжества свадьбы.
Вселенная стремится к хаосу и энтропии. Это закон термодинамики. Может, это и основа существования.
Теряешь работу, потом случается еще какая-то дрянь.
В деревьях шептал ветер.
Начался дождь.
Она направилась к газетному киоску с глубоким – и, как выяснилось, верным – предчувствием, что дальше будет только хуже.
Двери
За восемь часов до того, как Нора решила умереть, она вошла в газетный киоск.
– Прячетесь от дождя? – спросила женщина за прилавком.
– Да, – Нора не подняла головы.
Отчаяние росло в ней, его бремя она уже не могла выносить.
На полке стоял National Geographic. Она уставилась на обложку журнала – изображение черной дыры – и поняла, что сама была ею. Черной дырой. Умирающей звездой, сжимающейся до полного исчезновения.
Папа выписывал этот журнал. Она помнила, как ее заворожила статья про Шпицберген, норвежский архипелаг в Северном Ледовитом океане. Нора никогда прежде не видела места, которое выглядело бы таким далеким. Она прочитала про ученых, исследовавших ледники, замерзшие фьорды и смешных птиц – тупиков. Затем, подзуживаемая миссис Элм, она решила, что хочет стать гляциологом.
Нора заметила неряшливую сгорбленную фигуру друга своего брата и участника их группы Рави возле музыкальных журналов – он был погружен в чтение статьи. Она стояла там чуть дольше положенного, поэтому, уже уходя, услышала, как он сказал:
– Нора?
– Рави, привет. Я слышала, Джо вчера был в Бедфорде?
Небольшой кивок.
– Да.
– И он, э-э-э… и ты его видел?
– Вообще-то да.
Молчание, отозвавшееся в Норе болью.
– Он не предупредил меня, что приедет.
– Просто проезжал мимо.
– Как он?
Рави замолчал. Когда-то он нравился Норе и был верным другом ее брату. Но, как и с Джо, между ними ощущался холодок. Они расстались не лучшим образом. (Он бросил на пол барабанные палочки во время репетиции и ушел, когда Нора сказала ему, что покидает группу.)
– Думаю, у него депрессия.
Норе стало еще тяжелей на душе от мысли, что ее брату так же плохо, как и ей.
– Он не в себе, – продолжил Рави с яростью в голосе. – Собирается съехать из своей коробки в Шепердс-Буш. А все из-за того, что не может быть первым гитаристом в успешной рок-группе. Напомню, у меня тоже нет денег. Вечера в пабах не сильно окупаются. Даже если соглашаешься мыть туалеты. Ты когда-нибудь мыла туалеты в пабе, Нора?
– У меня сейчас тоже дерьмовый период, если мы играем в олимпиаду по несчастьям.
Рави засмеялся и закашлялся. Его лицо сразу обрело резкость.
– Какая жалость, какая жалость. Сыграю тебе печальную мелодию.
Она была не в духе.
– Это из-за «Лабиринтов»? Не забыл?
– Для меня они много значили. И для твоего брата. Для всех нас. У нас был контракт с Universal. Прямо. В наших. Руках. Альбом, синглы, тур, промо. Мы могли быть сейчас как