Я был в саду с Адамом.

Лежал на боку, в траве, нежась на солнце под теплым ветерком. Приложив ухо к земле, я мог слышать нежный пульс земли глубоко внизу. Та-дам. Та-дам. Та-дам.

Адам не слышал звуков земли. Он вовсю сражался с розовым кустом. И, хоть он и был вооружен железными ножницами, розовый куст явно побеждал.

— Ах. Дрянь. Боже. Ах. Черт. Подери, — сказал он, когда колючие стебли предприняли необходимые защитные меры. В конце концов, хотя несколько щелчков ножницами были успешными, он отступил и признал поражение.

— Не знаю, малыш, не знаю, — сказал он мне, отирая бровь тыльной стороной руки в перчатке. Бросив быстрый косой взгляд на солнце, он отвернулся, наклонился и занялся более нежными отростками.

Щелк, щелк, щелк.

Старался, чтобы Природа знала свое место.

Позже, когда спустились сумерки, Адам повел меня на вечернюю прогулку.

В парке было много людей-подростков, которые сидели на стене. Они делали это каждую неделю, просто приходили и сидели.

Адам старался к ним не приближаться. Он знал некоторых по школе и, думаю, предпочитал оставаться неузнанным. Так что он держался другой стороны парка, искал палочки.

Я увидел одну прежде него, подходящей длины, и носом привлек внимание. Он слабо улыбнулся и, погладив мою шею, подобрал палку.

— Хорошо, Принц, хорошо.

После пары ложных бросков он завел руку за плечо и кинул палку. Я побежал, быстро, пока она летела по воздуху прямо в небо. Я бежал и смотрел на нее, не спуская глаз, даже когда цветы били меня в грудь, смотрел, ждал, когда она достигнет высшей точки, помедлит, не двигаясь, прежде чем вернуться вниз — быстро, еще быстрее — пока не упадет на землю передо мной, неловко подпрыгнув. Не успев замереть, палка оказалась у меня в зубах, и я побежал к Адаму, торжествуя.

Потом мы повторили ритуал еще два раза. Бросок. Лови. Принеси. Бросок. Лови. Принеси. Мы оба в равной степени наслаждались этим. Для меня главное было приносить, я чувствовал удовлетворение, возвращая вещи обратно. Чтобы начать сначала. Закономерность. Повторение. Для Адама, правда, главным был сам бросок. Отпускание.

Посреди четвертого захода, когда палка упала, кто-то закричал. Сперва я не расслышал слов, и Адам тоже, и мы подошли поближе к стене парка.

Увидев, что мы приближаемся, один из подростков, мальчик, встал.

— Прости, — сказал Адам. — Я не расслышал. Как ты меня только что назвал?

— Задрот. Я назвал тебя задротом, — и затем, бросив скорый, воодушевляющий взгляд на одного из друзей, он добавил: — Сэр.

Подростки засмеялись, их головы теперь склонились к земле.

— Очень смешно. Я удивлен, что консультант по профориентации не посоветовал тебе стать юмористом.

— Не важно, — мальчик глубоко затянулся сигаретой. — Но вот в чем дело, я теперь не в школе, так что не обязан терпеть все твое дерьмо.

— Да, уверен, для тебя это большое облегчение.

— Отъебись, сэр.

Он плюнул, помечая свою территорию.

Я подошел и понюхал его. От него пахло поврежденной кожей. Он был ранен под одеждой.

— О, глянь, он натравил на тебя своего пса, — сказал другой мальчик, прикрыв рот рукой.

Я зарычал.

— Ой, сейчас обделаюсь. На помощь! На помощь!

Снова смех.

— Иди сюда, Принц.

Я вернулся к Адаму по команде. Он взял меня за ошейник и пристегнул к поводку, прежде чем выйти из парка. Когда мы начали переходить дорогу, я что-то учуял позади.

Я обернулся и увидел бутылку, летящую по воздуху. Она разбилась у моих лап, разбросав в разные стороны тысячи невосстановимых осколков. Адам испуганно подпрыгнул.

И снова подростки рассмеялись.

— Задрот! — Закричал парень в последний раз, прежде чем мы повернули за угол.

— Все хорошо, мальчик, — уверил меня Адам. — Все хорошо.

Хэл сыпал белый порошок в стакан и заливал водой. Вот уже несколько дней он был в пижаме.

— Мама еще в больнице, — сказал он Адаму, хотя его не спрашивали.

— О, — ответил Адам. — А Лотти?

— Да, она вернулась. Мама Сары ее привезла. Она наверху.

Адам начал рассказывать Хэлу о брошенной бутылке, но не успел закончить, как Хэл согнулся, хватаясь за живот. Затем он повернулся и быстро побежал в ванную. Неприятные запахи остались.

Адам пошел смотреть телевизор.

Я последовал за ним, и, поскольку Кейт еще не вернулась, свернулся калачиком возле него на софе.

Он гладил меня по голове, переключая каналы, и не задержался на собаках, играющих на пианино, и танцующих кошках.

Хэл вернулся из туалета, все еще держась за живот.

— Как ты? — Спросил его Адам.

— Все так же.

— О боже.

Шарлотта спускалась по лестнице. Она оставила открытой дверь своей спальни, чтобы музыка просочилась на первый этаж. Адам и Хэл ничего не сказали, когда она вошла. У Шарлотты, похоже, был новый образ.

— Все хорошо, засранец? — обратилась она к брату.

— Не говори так, — отозвался Адам.

— Почему? Это ведь правда?

— У него понос. Он плохо себя чувствует. А что у тебя с лицом? Ты похожа на Смерть.

— Это макияж.

— Не волнуйся, папа, — сказал Хэл в притворном ободрении, все еще держась одной рукой за живот. — Ей тринадцать. Она растеряна и сбита с толку. Ей нужно экспериментировать с разными образами. На прошлой неделе Бритни, на этой — Мэрилин Мэнсон. Мы должны постараться и быть рядом… — Он схватился за живот и издал звук, который означал, что ему больно.

— Отвянь, засранец, — и прежде чем Адам успел отчитать ее, она уже вернулась наверх.

Когда Кейт вернулась домой, Адам спросил, как ее отец. Она не ответила, по крайней мере, не прямо.

— Кто оставил это там? — спросила она.

— Что?

— Собачий