— Ты не поранилась? — обшарил взглядом похудевшую фигурку. — Он, что, тебя не кормил?
— Нет, я не поранилась, он меня кормил, но только еда в рот не лезла. Да, ладно, Саш, пошли. Вон, смотри — огоньки. Кафе, наверное.
Но пешком далеко не уйдёшь. Декабрьский мороз тоже шёл по пятам. И если от погони ушли, то от мороза — вряд ли.
Но они пошли. Перед ними простиралась заснеженная, скользкая зимняя дорога.
Утеплённые куртки пока спасали от мороза, но джинсы не грели совсем, а Наткины ботинки всё время скользили. Сильные руки Сашки удерживали девушку от падения, пока они оба со смехом не упали вместе. Потом вставали, помогая друг другу. Точнее, Сашка помогал, а Наташа только пыталась.
А огни кафе всё приближались. И вот, наконец, беглецы у цели.
Решили войти и просто погреться.
Но деньги делают всё: красная купюра в руках администратора — и Саша с Наткой в номере придорожного отеля.
Есть не хотелось, но кофе и бутерброд проглотить пришлось.
— Нат, ложись, поспи, а завтра что-то придумаем.
— А ты? Приляг рядом. Разве ты не устал? — уже засыпая, лепечет Наташа.
И, как только голова Натки коснулась подушки, девушка провалилась в спасительный сон. А Волк стоял над ней, над родной спящей девушкой, сжимал кулаки и разжимал, хрустел до боли фалангами пальцев, стискивал зубы до скрежета. Рванулся обнять её, стиснуть — устал без неё, стосковался, но так же резко остановился. Покачал головой: нет, пусть поспит. Потом всё же наклонился снова и вобрал в себя её запах.
Она сводила его с ума. Всегда, с самого начала. Из-за неё он переродился. Для неё он стал ручным волком. А она для него — любимой волчицей.
Она тогда сказала: «Я выбираю тебя, потому что я выбираю сердцем, а оно не обманет!»
Она не успела спросить: что будет с ними дальше, где найдут спасительный приют, куда подевался Степаныч. Хотя, Натка и сама понимала, что, если Степаныч уехал, значит, он у себя на хуторе. Она там бывала однажды. Если беглецы доберутся до хутора, там их никто не найдёт. До времени. До какого?
Натка спит. Спит Птаха. Ей снится всё тот же сон:
Искусственное море, занесённое снегом.
Искусственное море создано рукотворно, оно затапливает города, сёла, оно из слёз людей, лишившихся крова, родных людей, не сумевших спастись от водного потока.
«Кто остановит реки людских слёз? Кто? Ведь должен же быть хоть один человек на земле, кто хотя бы попытается остановить поток горьких людских слёз? Как его найти? Где отыскать? А может, не надо искать, а самой попытаться?» — так думала хрупкая девушка, та, что шла по ледяной заснеженной равнине след в след за молодым мужчиной. Его ноги утопали в снегу. Но он не сдавался. Он проторял дорогу для девушки, которая шла после него, надеялся, что так ей будет легче идти.
Но снега было так много, а идти приходилось так далеко, что девушка выбивалась из сил.
Она падала, поднималась, шла снова, он возвращался, помогал, порой нёс на руках, а конца этому пути всё не было.
Кто был тот мужчина, кто эта девушка, Натка не знала. Они только снились ей. Часто. Иногда каждую ночь. Сегодня она видела идущих особенно чётко.
*** ***Сашку и самого мучили те же вопросы. Но о чём сейчас говорить? Пока не о чем.
Он бережно снял с неё ботинки, раздевать не стал: мало ли что ночь принесёт. Сам придвинул кресло поближе к кровати. Он хотел посидеть, отдохнуть, подумать, что делать дальше, когда до Степаныча ещё ехать и ехать. Там их спрячут — вовек не найти. Но туда надо ещё добраться, а как без машины? Почему оборвался тормозной шланг — тоже загадка. Думал о том, о другом. Сидя в кресле, откинув голову назад — заснул.
Он потом клял себя за беспечность, ругал последними слова за то, что позволил себе расслабиться и уснуть, потому что пробуждение было страшным.
Первой, услышав стук двери, проснулась Натка. Её яростный крик: «Саша!» — и чувство, что кто-то выдернул у него из-за ремня пистолет, а две пары сильных рук втиснули его в кресло. Он очнулся почти сразу. Лишь на сотую долю минуты опоздал: пистолет был в руках у… Натки, а в обшарпанном кресле придорожного отеля, закинув ногу на ногу, восседал ОН, Сам Граф, их злой гений или дьявол во плоти. Но он всё время морщился, как от боли, и прижимал руку к груди.
Он долго не заставил себя ждать:
— Ну, — тянул ОН, слегка задыхаясь, — что? Набегались? Детки? Думали, провели, как лоха последнего?
Потом, обращаясь к подручным:
— Волка — в багажник, её — в салон. И без трепыханий, девочка! Ты меня знаешь, я шутить не люблю, да и нездоровится мне что-то. Некогда мне тут с вами.
— Ну, попробуй, возьми! — быстро нажала на предохранитель. — Я не промахнусь. Волка школа.
Натка восседала напротив на обшарпанной кровати, упираясь в стену спиной, сложив ноги поудобней, а обе её руки вцепились в пистолет. Она целилась прямо в лоб ему, Графу, приготовилась стрелять. Но они и без этого уже убили бы друг друга взглядами, если взглядами можно было убить. Она видела, что Графу плохо. Но ничего поделать с собой не могла: на кону была её жизнь и жизнь Сашки. Второе её волновало больше.
— Быстро убрали от него руки! Быстро! — рыкнула она на амбалов, а потом на Него: — Отзови своих псов! Иначе подохнешь прямо здесь. И никто тебе не поможет.
Она кивнула на руку Графа. Граф застонал, ещё крепче сжал грудину.
У вора в законе по кличке Граф, Графского Станислава Сергеевича, болело сердце. Но не по тем, кого он отправил на тот свет сам или его подручные: его аортальный стеноз, похоже, поквитается за всех скопом.
— Отзывай своих псов, — цедила она, суживая глаза от гнева, — и дай Саше уйти. Машину к крыльцу, ключ в зажигание. Быстро! А ты… Граф, ты же сейчас подохнешь прямо тут. Зачем ты припёрся? Зачем?
— Натка! Без тебя не пойду! Я не отдам тебя им! — теперь зверел освобождённый Волк. — Или вместе, или я остаюсь. Наташа! — простонал, как израненный зверь, ударяя кулачищем о стол.
«Что делать? Как поступить? Бросить его умирать?» — металась Натка по комнате, зорко поглядывая то на Сашку, то на Графа, то на его амбалов.
Сашке — взгляд, полный любви, безысходности, боли, страдания.
Графу — полный ненависти и… боли.
— Саша, Саша! — как крик подранка. — Уходи… И… прости…Я врач. Я должна остаться, — не сказала, выдохнула, с болью, с надрывом.
— Натка, выбирай, — либо я, либо… он. Выбирай! Столько сил, столько мук, столько боли — и всё зря? Наташа? —