Постепенно я успокоилась. Вернее, поняла, что до этого безумно нервничала.
— Лучшее место для прогулки, когда приезжаешь ненадолго в Стамбул, — сказал Гекчен. — Знаешь, что тут было раньше? Вот здесь, где мы идем, проносились колесницы. А вот тут, где стоят обелиски, был центр трека. В смысле, той зоны, где проходили гонки. Здесь выставлялись сокровища античного искусства. Гонки на колесницах в древности были сердцевиной политического процесса — и я думаю, что наша цивилизация постепенно вернется к чему-то подобному…
— А какая в гонках политика? — спросила я.
— Болельщики делились на партии. Синие, зеленые и так далее. Это было примерно как наши парламентские объединения. В самом прямом смысле. Болельщики «синих» или «зеленых» могли организовать в стране революцию. Вот прямо здесь, — Гекчен обвел рукой вокруг, — в один день погибло сорок тысяч болельщиков.
— Что, была такая давка?
— Нет, не давка. Это были участники восстания «Ника», болельщики «зеленых». Они хотели устроить самый настоящий госпереворот. Гипподром служил им чем-то вроде штаба и главной базы. А солдаты Нарцесса — это такой византийский полководец — закрыли выходы и вырезали всех, кто тут был. Всех вообще…
Я поглядела в окружающую пустоту уже с гораздо большим уважением.
— Здесь что, были стены?
— Да. Как бы Колизей, сильно вытянутый в длину.
Мимо проплыл гранитный египетский обелиск, такой гладкий, аккуратный и высокотехнологичный, что рядом с ним византийские барельефы пьедестала казались торопливой халтурой. Обелиск покоился на четырех металлических кубиках под углами — фактически висел в воздухе. Выглядело это как-то не слишком надежно. Даже подозрительно.
То же относилось к Гекчену. Почему я вообще ему верю?
— Скажите, Ахмет, а кто вы на самом деле?
— Я профессор в Стамбульском университете. И приехал сюда прямо после семинара.
— Вы изучаете… Ну, эпоху Каракаллы?
— И ее тоже, — усмехнулся он. — Поздняя античность — мое хобби. Но вообще-то я специалист по суфийской поэзии. Ты уже видела Камень?
Я кивнула.
— И знаешь, что это такое?
— Да. Ритуальный объект из Сирии. «Бет-эль», как тогда говорили. Дом бога.
— Ты знаешь, какую роль Камень сыграл в жизни императора Элагабала?
— Знаю, — сказала я. — Император танцевал перед ним, когда был маленьким.
— А ты знаешь, почему Камень называли «Sol Invictus»?
— Насколько я помню, «Sol Invictus» — один из титулов бога Солнца. То же самое, что «Элагабал». Римский культ конца третьего века.
— Если бы ты сдавала мне зачет, — сказал Гекчен, — я бы, конечно, тебе его поставил. Но в действительности все обстоит иначе. «Sol Invictus» — не бог Солнца, а именно этот камень. Хотя потом так стали называть и солнечного бога тоже. Смысл у этого названия не такой, как кажется. И Камень — тоже не совсем то, что тебе сказали.
— А что мне сказали?
— Ты полагаешь, это некий магический артефакт, способный творить чудеса и управлять событиями. И это действительно так. Но на самом деле все гораздо серьезней. «Sol Invictus» — это объект, создающий всю нашу реальность. Так называемый «центральный проектор».
— Так называемый — кем?
— Теми, кто про него знает. Так природу этого объекта объясняли существа, стоящие выше нас. Гораздо выше. Сохранились записи, которые я обнаружил…
Так, подумала я, интересно. Это он вообще серьезно? Про высших существ и так далее? Не будем на всякий случай возражать. Вдруг он нервный.
— Но Тим не хочет со мной говорить, — продолжал Гекчен. — Просто не хочет… Он меня избегает.
Значит, они знакомы, поняла я. Ну и слава богу.
— А почему такое странное название? Почему «центральный проектор»?
— Потому что все без исключения в нашем измерении — его порождение. Включая нас с тобой, этот разговор и даже само наше измерение. Названий у него много. «Камень философов» — одно из них. Другое — «фонарь Платона». Имеется в виду источник света, который создает платоновскую пещеру и все ее тени. Третье — «шарнир реальности». Считают, что этот объект создает как бы разрывы в истории, после которых ее направление непредсказуемо меняется. Но это просто побочный эффект. Самое точное название — проектор «Непобедимое Солнце».
— А почему «Непобедимое»?
— Потому что ему не может противостоять ничто. Картинка на экране не может угрожать проекционному аппарату. Для картинки на экране проектор — это непобедимое солнце.
— Позвольте, — сказала я, — но ведь можно взять обычную кувалду и разбить это «Непобедимое Солнце» на куски.
— Нельзя, — ответил Гекчен. — Вернее, можно — если подобное состояние реальности будет спроецировано «Непобедимым Солнцем». То есть создано самим проектором.
— Значит, — сказала я, — если разбить кувалдой простой булыжник, это сделаем мы. А если разбить кувалдой Камень, это произойдет по воле самого Камня, и все устроит он сам?
Гекчен смущенно засмеялся. Вид у него был такой, словно я высказала безумно свежую мысль, которую сам он прежде не решался допустить себе в голову.
— Извини, Саша, но вот сразу чувствуется, что ты из России. Первая мысль — взять кувалду и разбить. Это ваш национальный способ познания реальности?
Мне стало обидно. Даже захотелось напомнить про взятие Константинополя. Еще непонятно, кто тут с кувалдой… Хотя, с другой стороны, это ведь не Гекчен его брал. Он вряд ли бы справился, с кувалдой или без. Мне стало смешно.
— Что-то вроде того, — сказала я. — Часто помогает. И метод кувалды, кстати, не обязательно наш. С Камнем это уже делали. На каждой маске закреплен его кусочек. Вот тут.
И я показала на лоб.
— Я знаю, — кивнул Гекчен. — Эти маски — тоже часть центрального проектора. Инструменты, с помощью которых с ним входят в контакт. Примерно как пульт от телевизора. Поэтому на каждой маске есть осколок Камня.
— Вы можете доказать, что говорите правду?
— Нет, — ответил Гекчен. — Доказать я ничего не могу.
— То есть все это исключительно вопрос веры, правильно я понимаю? Вот есть большой черный булыжник. Именно он создает все остальное, хотите верьте, хотите нет…
— Ты говоришь в точности как другие, — сказал Гекчен. — И я понимают их логику, поверь. Точно так же рассуждали софисты в третьем веке нашей эры. Это действительно во многом вопрос веры. Как и все прочее в нашей жизни. Но есть очень древняя и почтенная традиция, связанная с этой верой. И я, как ученый, ни за что не поверил бы в такое, если бы у меня не было для этого самых серьезных оснований.
— Каких?
— Саша, — сказал Гекчен, — вот представь, что ты много лет изучаешь какую-то историческую тайну. Читаешь обрывки рукописей, соотносишь свидетельства очевидцев, постигаешь символический смысл стихов и парабол. Нигде нет ни одной ясной зацепки. Но постепенно у тебя возникает подозрение, потом оно становится догадкой, а догадка перерастает в уверенность…
— И тогда, — сказала я, — в дверь звонят санитары.
Это ему за кувалду.
— Бывает и такое, — ответил Гекчен. — Но я хочу, чтобы ты меня выслушала. Выводы будешь делать сама.
— Я слушаю.
— Где-то с пятого или шестого века историки