Читать «Карта царя Алексея»

© Дмитриев Н. Н., 2016

© ООО «Издательство «Вече», 2016

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017

Сайт издательства www.veche.ru

Посвящается моему сыну Алексею

Ближе к вечеру в зимний январский день 1667 года перед закрытой по позднему времени рогаткой Москворецкой заставы, зло всхрапнув, остановился резко осаженный коренник первой тройки. На крыльцо караульной избы вышел стрелецкий десятник, окинул взглядом припозднившийся обоз и, неспешно подойдя к облучку головных розвальней, сипловато спросил:

– Кто такие?.. Откуда?

Медвежья полость тут же откинулась, седок какое-то время рассматривал десятника, а потом, явно радуясь окончанию пути, блеснул из-под густо заиндевевшей бороды белозубой улыбкой и весело отозвался:

– Сын боярский Давыдка Бурцев от воеводы Годунова из Тобольска.

Поняв, что на этот раз поживиться не придётся, десятник мотнул головой и наказал караульному:

– Открывай!

Рогатку поспешно убрали, и шедшие цугом тройки одна за другой выехали на засыпанную снегом бревенчатую мостовую. На посаде бурцевские сани сразу оторвались от обоза и, попетляв московскими закоулками, остановилась у Разрядного приказа. Сын боярский поспешно выбрался из розвальней, самолично вытащил большой короб и, держа его обеими руками, прошёл за ворота.

В приказе царила непонятная суета, но доставленный из Сибири короб был принят незамедлительно и приказной дьяк со всем тщанием записал:

«Сего года генваря в 3-й день тобольским сыном боярским Давыдкой Бурцевым доставлен Большой Чертёж[1] с “Росписью”», – и засвидетельствовал своей подписью прибытие столь важных бумаг.

Большой Чертёж и пояснительную Роспись[2] к нему, сделанные по царскому указу стольником Годуновым и представлявшие собой не что иное, как самую полную на то время карту Сибири, «взнёс» к великому государю окольничий Родион Матвеевич Стрешнёв.

Царь Алексей Михайлович имел обыкновение вставать рано утром, молился и обязательно поклонялся иконе того святого, чья память отмечалась в этот день. Потом государь шёл в Думу и до обедни заседал с боярами. После обедни царь выслушивал доклады бояр и приказных людей. Конечно, Стрешнёв хорошо знал этот распорядок, но, сознавая всю важность полученных из Сибири сведений, испросил разрешения прибыть особо. Он даже несколько припозднился, и потому, когда возок окольничего остановился на царском подворье, слюдяные окна хоромин уже желтовато светились.

Входя во дворец, окольничий, доставивший столь важные бумаги, волновался. Он знал про особый интерес царя к этому делу и очень боялся попасть впросак, ежели любознательный Алексей Михайлович начнёт выпытывать подробности. Стрешнёв хорошо помнил, как долго и подробно царь расспрашивал вернувшегося из Сибири Дежнёва и теперь ждал чего-то похожего.

Но всё сложилось на удивление удачно. Едва завидев входящего в палату окольничего, царь, сидевший у стола в кресле польской работы, поднялся, сделал пару шагов навстречу и нетерпеливо спросил:

– Ну, говори, с чем пришёл?

– Воевода Тобольский стольник Годунов исполнил наказ, государь, – с низким поклоном доложил окольничий.

Какое-то время царь рассматривал бумаги, которые Стрешнёв держал в руках, а потом сделал нетерпеливый жест.

– Показывай!

Окольничий прошёл вперёд, развернул на столе принесённый свиток, а рядом выложил толстую книгу «Росписи».

– Вот, государь, изволь сам посмотреть…

Царь подошёл к столу, и тогда Стрешнёв торжественно произнёс:

– Сие, государь, есть Большой Чертёж с клеймами[3] и приложенной к нему Росписью, сиречь первое изображение истинных пределов российских.

Кинув взгляд на развёрнутый свиток. Алексей Михайлович взял в руки Роспись и, листая страницы, отдельные места начал читать вслух:

– …«От Якуцкого острогу по Лене вниз до моря ходу три недели… От Тобольска вниз по реке Иртыше до Самаровского яму дощаником ходу две недели… Где меж слобод Тобольского и Верхоткоского уезда построить какие крепости…»

Алексей Михайлович, явно заинтересовавшись упомянутыми крепостями, перестал читать, заглянул в карту и, увидев там разные значки, вопросительно посмотрел на окольничего. Сразу сообразивший, в чём дело, Стрешнёв, пояснил:

– Там, государь, особые позначки сделаны. Здесь всё записано… – И, сам открыв первую страницу Росписи, прочитал: – «Азбука по чему знать городы и остроги и волости и зимовья и кочевья…»

– А, вон оно что… – Царь бросил на окольничего многозначительный взгляд и углубился в изучение карты.

В палате воцарилась тишина, и Стрешнёв облегчённо вздохнул. Окольничий уловил в глазах царя неприкрытый радостный блеск, вспомнил, что на все возможные вопросы есть ответы в Росписи, и, только сейчас заметив, как тепло в царских покоях, явственно ощутил жар, идущий от муравленой печи…

По льду широкой заснеженной Двины, от замерзшей пристани до устья Лаи, тянулся хорошо накатанный зимник. Речку Лаю, приток Двины, с давних пор облюбовали корабелы, и чем ближе подъезжали одноконные санки-бегунки, где, закутавшись в шубу, сидел архангелогородский купчина Фрол Михайлов, тем чётче на речном берегу вырисовывались полусобранные корпуса строившихся здесь кочей, ялов и шняв.

Коч[4], заказанный Фролом, стоял в этом ряду третьим. Купец придержал лошадь рядом с уже почти готовым корабликом, вылез из саней и огляделся. Чуть в стороне работные жгли деревянный мусор и грелись возле костра. Завидев купчину, они издали поклонились, а старшина артели, тоже бывший с ними, подскочил к санкам и почтительно заломал шапку:

– По здорову ли, Фрол Матвеич?

– Благодарствую, – ответил купчина и кивнул на высившийся рядом дощаной борт. – Как дело?

– Хорошо, – заверил купца артельщик и показал на приткнутую к борту лесенку. – Не угодно ли посмотреть?

Фрол мельком глянул на креньки коча – небольшие выступы по сторонам невысокого киля, улучшавшие остойчивость на воде и державшие равновесие при одолении волока. Похоже, они прочно упирались в стапель, и купец, неопределённо хмыкнув, стал подниматься на палубу.

Наверху купец обратил внимание на уже тщательно проконопаченные пазы и спрятал довольную улыбку в бороду. Признаться, он не ожидал, что нанятая им по случаю артель корабелов так споро управится с корпусом коча. Фрол хотел было сказать об этом вслух, но, заметив выжидательную позу поднявшегося следом артельщика, сказал:

– Ну, давай показывай, что где…

На свежевыскобленной палубе чётко выделялись три люка, и артельщик уверенно показал на кормовой:

– Тогда прошу сюда…

По почти вертикальному трапу они оба спустились в крошечную каюту, где артельщик, показывая устроенные у обоих бортов спальные места, счёл нужным заметить:

– Рундуки кормщика и подкормщика мы малость пошире сделали, так что, ежели сами пойдёте, то…

– Да нет, – отмахнулся Фрол, – в этот раз не пойду, – и, убедившись, что в кормовой каюте всё сделано как надо, полез наверх.

Осмотром грузового трюма, расположенного по центру судёнышка, Фрол тоже остался доволен и напоследок спустился в носовой люк, который вёл в поварню, одновременно служившую кубриком для команды. Здесь, как и в кормовой каюте, вдоль борта вытянулись объёмистые рундуки, посередине уже был стол и даже печь, предназначенная для тепла и готовки, стояла на месте.

Внутри работы были закончены, и Фрол, похвалив артельщика, вылез наружу. Там он ещё раз осмотрел палубу, отметил про себя, что времени для установки рангоута хватит и пора подумать о снаряжении коча, отправлявшегося в первое плавание.

На обратном пути Фрол прикидывал, как ему лучше распорядиться новым кочем. Два его корабля зимовали на Груманте[5], и по всему выходило, что новый коч вполне можно снарядить «встречь солнца»[6]. Под такие размышления Фрол возвратился в город и, вспомнив, что воевода настоятельно приглашал зайти, решительно повернул в сторону воеводского двора.

Придя на съезжую, чтобы узнать, где хозяин, Фрол неожиданно увидал там воеводу. Он был один, и купчина, сразу же сдёрнув шапку, поклонился.

– Почто кликал?

Стоявший у окна воевода обернулся и, хотя никого из приказных рядом не было, зачем-то снизив голос, сказал:

– Дело неотложное есть, Фрол Матвеич.

Услыхав такое, купчина вздрогнул. Его, нечиновного и худородного, царский воевода назвал по отчеству, а это многого стоило. От