Мы со Стивом Джонсом дружим пятнадцать лет. Мы даже вместе составили сборник непристойных стихов для детей. Это означает, что он обычно звонит и говорит что-то вроде: «Я собираю антологию историй, которые происходят в придуманном Г. Ф. Лавкрафтом городе Иннсмуте[20]. Напиши для него рассказ».

История придумалась благодаря многим вещам, собранным вместе (вот откуда мы, писатели, Берем Наши Идеи, если вам это интересно). Одной из таких вещей была книга ныне покойного Роджера Желязны «Ночь в одиноком октябре»[21], чрезвычайно забавная, со многими персонажами из ужастиков и фэнтези: Роджер подарил мне свою книгу за несколько месяцев до того, как я решил написать эту историю, и она мне ужасно понравилась. Примерно в то же время я читал отчет о суде над французским вервольфом, который проходил 300 лет назад. Я понял, читая показания одного свидетеля, что эти документы вдохновили Саки на замечательного «Габриэля-Эрнеста», а Джеймса Бренч Кейбелла — на новеллу «Белое платье»[22], и что Саки, как и Кейбелл, были слишком хорошо воспитаны, чтобы использовать перепонки на пальцах как основное доказательство на процессе. А это означало, что так могу поступить только я.

Настоящего вервольфа звали Ларри Тэлбот, именно он встретил Эбботта и Костелло[23].

Здесь снова замешан Стив Джонс. «Я хочу, чтобы ты написал для меня эпическое стихотворение. Это должна быть детективная история с действием в ближайшем будущем. Ты можешь воспользоваться персонажем по имени Ларри Тэлбот из “И снова конец света”».

Так случилось, что я только что закончил совместную работу над сценарием фильма по «Вервольфу», старинной английской эпической поэме, и был слегка удивлен числу людей, которые по ошибке решили, будто я только что закончил сценарий одной из серий «Спасателей Малибу». И тогда я принялся пересказывать «Вервольфа» как будущий эпизод из «Спасателей» для антологии детективных рассказов. Кажется, это было самым разумным, что я мог сделать.

Послушайте, я ведь не предлагаю вам горевать по поводу того, откуда берутся ваши идеи.

Если истории из этой книги расположить в хронологическом порядке, а не в странном хаотическом и-так-сойдет виде, как я теперь их собрал, эта история была бы самой первой. Однажды ночью в 1983-м я задремал, слушая радио. Засыпая, я слушал об оптовых закупках, а когда проснулся, по радио говорили о наемных убийцах. Вот откуда взялась эта история.

Я прочел много историй Джона Колльера[24], прежде чем написать эту. Перечитывая ее несколько лет назад, я понял, что она тоже принадлежит Джону Колльеру. Она не столь хороша, как другие его истории, и не так здорово написана; и все же это его история, хоть я того и не заметил, когда ее писал.

Когда меня попросили написать историю для антологии Майкла Муркока «Рассказы Элрика», я предпочел написать историю про мальчика, очень похожего на меня, и про его отношения с литературой. Я сомневался, что сумею сказать об Элрике, не опускаясь до стилизации, зато в мои двенадцать герои Муркока были для меня столь же реальны, как и все остальное в моей жизни, и даже намного реальнее, чем, предположим, уроки географии.

«Из всех рассказов сборника больше всего мне понравился ваш и Теда Уильямса, — сказал Муркок, когда мы случайно встретились в Новом Орлеане через несколько месяцев после того, как я его закончил. — Но его понравился больше, потому что там был Джими Хендрикс».

Название позаимствовано из рассказа Харлана Эллисона[25].

Мне много лет довелось сотрудничать с различными СМИ. Порой люди спрашивают, как я определяю, что именно буду писать. Чаще всего это бывают комиксы, или фильмы, или стихи, или проза, или романы, или короткие рассказы, или что-то еще. Когда садишься писать, обычно знаешь, что это будет.

Зато у этой истории сначала была идея. Я хотел высказаться об инфернальности машин, компьютеров, о черной магии, а также о Лондоне, который наблюдал в конце восьмидесятых, в эпоху финансового благополучия и морального банкротства. Было непохоже, что из нее получится рассказ или роман, тогда я попытался написать стихотворение, и у меня неплохо получилось.

Для сборника «Лондонские рассказы», выпущенного журналом «Тайм аут» («The Time Out Book of London Short Stories»), я переделал его в прозу, чем сильно озадачил многих читателей.

Все началось со скульптуры Лайзы Снеллингс, изображающей человека, который оперся на метлу. Возможно, он был чем-то вроде швейцара. Я задумался об этом, и так появилась эта история.

Еще одна история из ранних. Я написал ее в 1984 году, а последнюю редакцию сделал в 1989-м (поспешно наложенный слой краски и немного раствора для самых возмутительных трещин). В 1984-м я не смог ее продать (научно-фантастическим журналам не нравилось, что она про секс, а секс-журналам не нравилось, что про болезнь). В 1987-м меня спросили, не хочу ли я продать ее для сборника научно-фантастических секс-рассказов, но я отказался. В 1984-м я написал историю о венерическом заболевании. В 1987-м та же самая история была уже как будто о другом. Возможно, сама история и не изменилась, зато общая ситуация изменилась очень резко: я имею в виду СПИД, — и история, хотел я того или нет, получилась о нем. Реши я ее переписать, мне пришлось бы это делать с учетом СПИДа, но я не мог. Эта болезнь была слишком серьезной, слишком малоизученной и слишком тяжелой, чтобы сказать о ней походя. Зато к 1989 году культурный пейзаж вновь переменился, сделался именно таким, в котором мне было если не комфортно, то по крайней мере менее некомфортно достать эту историю из долгого ящика, почистить, оттереть пятна и отправить в мир, на встречу с добрыми людьми. А потому когда редактор Стив Найлс спросил, нет ли у меня чего-нибудь неопубликованного для его сборника «Подписи без рисунков» («Words Without Pictures»), я отдал этот рассказ ему.

Я мог бы сказать, что моя история вовсе не о СПИДе. Но я бы солгал, по крайней мере отчасти. Ну а в наши дни СПИД уже стал — хорошо это или плохо — просто еще одной болезнью из арсенала Венеры.

На самом деле мне представляется, что моя история — об одиночестве и особости, и возможно, о радости обретения своего пути.

Моя единственная удачная сестина (форма стихотворения, состоящего из шести строф; заключительные слова каждого стиха возвращаются в каждой строфе — в меняющемся порядке,