Читать «От братьев Люмьер до голливудских блокбастеров»

© Никулин Н., текст, 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Посвящается древнегреческому математику и мыслителю Архимеду, применившему систему зеркал для того, чтобы направить солнечный луч на паруса римского флота, и тем самым впервые в истории воплотившему в жизнь «великое искусство света и тени» – ныне называемое кинематографом.

Пусть эта книга будет наполнена рождениями и жизнями, но никак не смертью. Как сказал Марк Твен, есть только два самых важных дня в твоей жизни: день, когда ты появился на свет, и день, когда ты понял, зачем! Вот тогда-то человек встречается с самим собой и обретает бессмертие.

Казалось бы, сколько нехитрых фраз было брошено в копилку афоризмов в силу их исторической весомости: либо сказаны они были в важный момент, либо просто-напросто сделали этот момент более узнаваемым, значимым. Скажем, простодушное гагаринское «Поехали!» словно поддало жару беспрецедентному броску в космос, но само по себе восклицание явно не просится в список остроумных выражений. Это не дерзкая, исполненная холода и равнодушия «Hasta la vista, baby» – вот уж она имеет особый вес, и не только потому, что ее произнес «железный Арни».

«Мистер Уотсон, идите сюда. Я хочу видеть вас» – весьма важная для истории фраза при всей ее незамысловатости. Только подумайте, в какой момент она была произнесена! Именно тогда, когда Александр Белл обратился на расстоянии к своему помощнику Томасу Уотсону при помощи первого телефонного устройства. Оно работает! «Эврика!» «И все-таки она вертится!»

Это была эпоха научных открытий. Прогрессивный и рациональный девятнадцатый век подходил к концу, не так были страшны небесные молнии, как электрический ток Николы Теслы, Бога провозгласили мертвым, Фридрих Ницше плакал и искал помощи у психоаналитиков, Карл Маркс курил несправедливо дорогие сигары, оправдывая свою экономическую зависимость чисто эстетическими причинами: «Ну, великолепно же пахнет!» – а между тем Европа шаг за шагом приближалась к пропасти.

ИЗОБРЕТЕНИЕ СИНЕМАТОГРАФА ЕСТЕСТВЕННО И НЕБЕЗОБРАЗНО. В СУЩНОСТИ, КИНО СТАЛО СИНТЕЗОМ ВСЕХ ИСКУССТВ, НО ПЕРВОЕ ВРЕМЯ ЕГО ЕДВА ЛИ ТАКОВЫМ ПРИЗНАВАЛИ. ОДНАКО МОЩЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ГЕНИЯ НАЛИЦО.

Дома, «в которых делают сами знаете что» – честное слово, они так и назывались, – были переполнены сластолюбивыми буржуа. Их привлекали шелковые занавески, обилие зеркал, пестрые ковры и девушки на любой вкус. Что это, как не визуальное наслаждение? Женщины из меблированных комнат зачаровывают, пьянят. Причем без крепких напитков, разумеется, дело не обходится. Декаданс – он потому так и назван, что чествует распад, восхваляет его.

Один из тех, кто символизирует это творческое течение во Франции, Поль Верлен, известный своей непристойной поэтической связью с Артюром Рембо, говорит в фильме Агнешки Холланд «Полное затмение» (1995):

«Только не думай, что мне нравится напиваться… То есть мне нравится напиваться. Но не нравится быть пьяным».

Вернулись римские времена, требовавшие зрелищ. Но цицероновское морализаторство: «О времена, о нравы!» сменилось призывом Горация: «Живи мгновением» – «Carpe diem». Цирк, дансинг, кабаре… и что еще? Конечно, синематограф. Его нужно было выдумать, чтобы продлить праздник жизни, чтобы Бог воскрес и вместе с тем люди вновь поверили в чудеса. Чтобы, наконец, неврозы лечились не только на кушетке психоаналитика, но и в зале для просмотра кино.

«МИСТЕР УОТСОН, ИДИТЕ СЮДА. Я ХОЧУ ВИДЕТЬ ВАС» – ВЕСЬМА ВАЖНАЯ ДЛЯ ИСТОРИИ ФРАЗА ПРИ ВСЕЙ ЕЕ НЕЗАМЫСЛОВА-ТОСТИ. ТОЛЬКО ПОДУМАЙТЕ, В КАКОЙ МОМЕНТ ОНА БЫЛА ПРОИЗНЕСЕНА!

Потому что прогресс имеет две стороны: это одновременно и демонстрация человеческих возможностей, и обнажение его слабостей. Изобретение синематографа естественно и небезобразно. В сущности, кино стало синтезом всех искусств, но первое время его едва ли таковым признавали. Однако мощь человеческого гения налицо. Ибо в конкуренции, неуемном желании удивить зрителя все сильнее и сильнее проглядывает лицо киноискусства.

Герой Хью Джекмана в фильме Кристофера Нолана «Престиж» (2006), одержимый идеей усовершенствовать свой фокус, сделать его безукоризненным и неповторимым, на возражение: «Вам не знакомо выражение «выше головы не прыгнешь»?» отвечает: «Это заблуждение. Человек может все».

И человек смог: пусть поначалу для праздношатающихся зевак, ради циркового эффекта, пусть из соображений наживы. Но смог изобрести инструмент для создания экранного волшебства.

Как это работает? Вспомните ленту Вуди Аллена «Пурпурная роза Каира» (1985), когда героиня Миа Фэрроу непрестанно ходит в кинотеатр, предпочитая однотонной реальности разноцветную жизнь в кино. Пусть действие происходит в 1930-е годы, но принцип нагляден. Казалось бы, перед лицом натянута тряпка, на нее направлен свет кинопроектора, появляются черно-белые картинки. А дальше – магия. Черно-белое изображение не сводится к двум цветам – это цветовой всплеск, выраженный в множестве оттенков серого. Двумерное изображение не сковано плоским пространством экрана, оно воздействует на чувствительный глаз зрителя. И конечно, его воображение. Может быть, в этих словах слишком много сладкозвучного пафоса, но, к сожалению, не придумано еще формулы, по которой работает магия. Впрочем, есть надежда, что выпускники Хогвартса исправят эту нелепую ситуацию в будущем.

Когда говорят: «Как в кино», ведь имеют в виду какую-то вымышленную, идеальную модель. Мужчина из кино – разве не плод мечтаний? И вот саркастичный Вуди Аллен, издевательски обыгрывая стереотипы, делает так, что к героине Миа Фэрроу с экрана спускается ее принц, мечта всех женщин, героическая личность трагической судьбы – словом, вот она, пресловутая магия.

В кино легко войти и не так уж легко выйти (особенно когда билет стоит крайне дорого). Если уж совсем все плохо, то можно и вздремнуть. Тоже, между прочим, символический акт. Проснуться в кино – мечта любого киномана, даже если предварительно нужно заснуть.

Глупо заявлять, что, сидя в кинотеатре, можно открыть истину. Ее – истину – вообще очень трудно найти (спросите у Сократа). Но в кинотеатре действительно создается особенная атмосфера откровения. Ее можно сравнить – опять не обойдемся без ассоциаций с мистическим – с групповым спиритическим сеансом. Является или не является гость из потустороннего мира, оставляет ли он следы или отвечает в манере Оскара Уайльда, не совсем важно. Вернее, не важно, происходит ли это в реальности. Важно, что происходит, говоря словами Сальвадора Дали, на самом деле. А за реальностью оставим функцию обмана.

КОГДА ВЫКЛЮЧАЕТСЯ СВЕТ, УЖЕ НЕВАЖНО, ЧТО ТАМ СНАРУЖИ. ЗДЕСЬ ВОЗНИКАЕТ СВОЙ МИР И СВОЙ ЗАКОН.

Когда выключается свет, совершенно безразлично, что там снаружи. Здесь возникает свой мир и свой закон. Примечательно, что заложенная в основу мироздания справедливость проявляется в том, например, как в кинотеатре бесчувственный человек, уставившийся в телефон, брезгливо игнорирует показываемую на экране мелодраму, в то время как его женщина завороженно следит за сюжетом, в котором жена изменяет мужу из-за его отталкивающей бесчувственности.

Случается увидеть разное. Но не всегда хочется признаваться в том, что не угадал с фильмом. Все-таки заплатил, высидел, ждал конца (а вдруг что-то поменяется?). И вот, словно оправдываясь, ты придумываешь глубинные умозаключения в стиле: «Кино – это зеркало. Если фильм скучный, значит, скучный ты. Режиссер сделал сознательно нудное кино, чтобы не отвлекать тебя от своих мыслей». Так рождается кинокритика с ее утешительными формулами: «Шедевр, если не досмотреть до конца», «ужасно, но для фильма ужасов это комплимент», «провал, но провал гениальный», «поймет лишь избранный», «его несовершенство превыше совершенств других режиссеров», «обнажена ницшеанская бездна», «какой прекрасно упорядоченный хаос», «увы, вышло хорошо».

В кинотеатре пишутся судьбы, как в фильме Питера Богдановича «Последний киносеанс» (1971), причем не все сводится