Читать «Культы генокрадов»

День и ночь в этом опалённом мире отличались лишь оттенками темноты. Сутки медленно, неторопливо скользили из серости в черноту на протяжении тридцати одного холодного часа. Солнца-близнецы планеты, даже вместе поднявшись в зенит, казались просто бледными пятнами на небе, двумя свечками за грязной вуалью.

И всё же четыре охотника передвигались только по ночам, покидая логово под топливными цистернами космопорта лишь в непроглядном мраке. Они не помнили, откуда пришли, но им было всё равно — создания стремились к совершенно ясной цели.

Они не нуждались в свете и находили добычу по её теплу, рыская на окраинах загнивающего города, где сами пробудились когда-то. Пойманные одиночки получали стремительный поцелуй-укол, который необратимо связывал их с ловчими кровным родством.

За три дня они полностью изучили тайные закоулки своей новой территории и собрали пару десятков рабов. При всей странности тёмного мира он стал для них просто очередными охотничьими угодьями.

Правда, для одного из ловчих — того, что первым нашёл жертву — это было не совсем верно. Существо изменилось, изменилась и манера его охоты. Оно лишь смутно осознавало происходящее, но с каждым часом мысли обретали чёткость, а из простых догм, необходимых для выживания, прорастали семена новых возможностей. Так ловчий превратился в Искателя. Его главнейшая задача оставалась прежней, однако животное чутьё быстро сменялось более интенсивным, насыщенным осознанием мира, что позволяло существу думать и планировать свободно, как никогда раньше.

Прежде всего Искатель понял, что собратья-охотники не меняются. Хотя всех четверых связывала единая цель, трое по-прежнему были созданиями чистого инстинкта, и всегда будут ими. Теперь они следовали за новым вожаком, без колебаний подчинившись ему. Став альфой стаи, этот хищник не чувствовал ни гордости, ни самодовольства. Он, как и остальные ловчие, был заложником своей природы.

Искатель многое узнал от рабов, вытянув из глубин их разума знания и концепции, что показались бы бессмысленными в его прежней, забытой жизни. Новый мир не знал недостатка в добыче, но она была разбросана по изломанному кольцу игловидных пиков, за которыми лежала только огненная смерть. Личная территория вожака включала в себя огромную базальтовую мезу; при взгляде на неё казалось, что кто-то невообразимо могучий, однако весьма аккуратный, рассек прежнюю гору в поясе и создал ровную, пустую площадку для последующих обитателей. Пленники называли эту возвышенность Плитой, а свой одинокий город, убогий и дряхлый, что съёжился возле её северного края, — Надеждой.

На окружных вершинах налипли струпья храмовых зданий, катакомбы под которыми уходили глубоко в камень, достигая недр подземного мира. Каждый из этих Шпилей являлся отдельным владением, но все они соединялись с Плитой каменными мостами. С вершины самого высокого пика всеми ими правила одна сила, которую существа-рабы в равной степени уважали и боялись.

Они называли эту власть «Сороритас».

На пятую ночь после пробуждения хищник взобрался на крутое нагорье у границы своей территории и воззрился на Шпиль, где таились в логове правители мира. В ущелье под ним дрожала алая дымка — там текла между скал бурлящая кровь планеты. Над бездной вздымалась пелена сажи и дыма, непроглядная для меньших созданий, но глаза рождённого в пустоте Искателя пронизывали её, как и тьму.

С силой, источников которой он не понимал и не задумывался о них, вожак направил сознание через теснину, к скоплению куполов и башен возле вершины горы. Будто неосязаемый змей, оно проскользнуло сквозь преграды из железа и камня, выискивая плоть, кости и разум. Извиваясь на грани восприятия, оно преследовало мысли добычи, хватало мимолётные эмоции, вцеплялось в убеждения.

Но, найдя одну только твёрдую решимость — зеркальное отражение его собственной, — Искатель понял, что Сороритас могут быть для него лишь врагами. Такими, что со временем встрепенутся и начнут охоту на охотников.

Трое обычных ловчих, что наблюдали за ущельем с валунов позади вожака, беспокойно шевелили когтями. Они чувствовали, как повелитель становится всё агрессивнее. Существа обладали эмпатией, но не разумом, однако понимали единственное, что имело значение: скоро мы будем убивать.

Покои умирающей женщины находились в центральной башне аббатства, сразу под куполом из витражного стекла, где вихри цветных узоров сливались в изображения крыльев. Эта высочайшая точка здания была острием копья чистоты, что пронзало небо Витарна, точно так же, как сестринство Терния Вечного пронзало собою духовную трясину планеты более трех веков кряду. Во время яростных бурь, когда ветра разрывали покров из смога, вялые солнечные лучи просачивались в атмосферу планеты. В такие минуты в куполе словно бы шёл радужный дождь, который равно очищал комнату от теней и скорби.

Но сегодня вечером царили безветрие и почти полная темнота. Генератор аббатства снова отказал, а от свечей, зажжённых женщиной в начале церемонии, остались только огарки. Теперь её окружала стягивающаяся петля мрака.

Она стояла на коленях, подняв глаза к бронзовому барельефу Бога-Императора, перед которым меркло всё прочее в покоях. На этой мистической реликвии, Мучении Нескончаемом, Он изображался в центре созвездий, увитых терниями. Их шипы пронзали плоть Императора, и из Его широко распахнутого рта вырывался безмолвный крик. На лице божества, расчерченном прямыми линиями шрамов, пылали, словно живые, покрытые лаком глаза. Жестокий образ для поклонения, но женщина чувствовала в нём редкую искренность.

Важнейшая опора Империума — не слава, а жертвенность.

Это было кредо её наставницы, но со временем, полным страданий, оно стало её собственным. Учительница всегда знала, что так произойдёт.

— Но насчёт моей смерти ты ошиблась, — прошептала женщина в прошлое.

— Ты умрешь хорошо, — предсказала тогда канонисса Сантанца, изучая забрызганную кровью девочку с огнём в глазах, которая стояла перед ней, истерзанная, но не сломленная Испытаниями Подтверждения. — Но смерти, даже самой хорошей, недостаточно, ведь после неё ты уже ничего не сделаешь. — Девочка замерла под ледяным взглядом, давно очищенным от доброты. — Империум ведёт бесконечную войну, и долг Адепта Сороритас так же бесконечен. Тебе ясно, послушница?

— Да, госпожа.

Но они обе понимали, что это неправда, что это не может быть правдой. Уж слишком жаркое пламя пылало в сердце тринадцатилетней девочки.

За пятьдесят пять лет служения её огонь ослабел, но не угас окончательно. Несмотря на ужасы, пережитые ею, и праведные ужасы, творимые ею во имя веры, сердце канониссы Веталы Авелин так и не обратилось в кусок льда. Только Бог-Император был вправе решать, стала она от этого лучше или хуже своей наставницы.

«Скоро узнаю», — подумала Авелин, ощутив, как медленный убийца в её легких снова сжал когти. На сей раз её потянуло кашлять,