Читать «Гробница тирана»

Памяти Дианы Мартинес,

которая изменила к лучшему жизнь многих людей

Нет здесь еды

«Шведские рыбки» слопала Мэг

Слезай с катафалка

Я считаю, что тела нужно возвращать.

Тут дело просто в уважении, верно? Если воин пал, нужно приложить все усилия, чтобы вернуть тело его народу для свершения погребального обряда. Может быть, я старомоден – мне ведь больше четырех тысяч лет. Но я считаю, что не хоронить мертвых должным образом – это недостойно.

Взять хоть Ахиллеса и то, что он устроил во время Троянской войны. Повел себя как свинья. Привязал труп защитника Трои Гектора к колеснице и несколько дней таскал его по земле у городских стен. В конце концов Зевс внял моим увещеваниям и заставил этого громилу вернуть тело Гектора родителям, чтобы они нормально его похоронили. Нет, ну правда. Нужно же иметь хоть немного уважения к тем, кого ты убил.

А труп Оливера Кромвеля? Я и сам не сказать чтоб обожал его, но всему есть предел. Сначала англичане с почестями его хоронят. Затем они вдруг решают, что ненавидят Кромвеля, выкапывают из могилы и «казнят» его тело. Потом его голова падает с пики, на которой красовалась десятилетиями, и в течение трех веков переходит от одного коллекционера к другому словно какой-нибудь снежный шар – омерзительная безделушка на память. Наконец в 1960 году я шепнул кое-каким влиятельным людям: «Хватит уже. Я бог Аполлон, и я приказываю вам похоронить эти останки. Вы ведете себя отвратительно».

Когда дело коснулось Джейсона Грейса, моего павшего друга и единокровного брата, я не стал полагаться на случай и решил лично доставить гроб с его телом в Лагерь Юпитера, чтобы проводить его со всеми почестями.

И это было правильное решение. Например, потому, что по пути на нас напали гули.

Когда закат превратил залив Сан-Франциско в котел расплавленной меди, наш частный самолет приземлился в аэропорту Окленда. Я сказал «наш», хотя на самом деле заказной рейс был прощальным подарком от нашей подруги Пайпер Маклин и ее отца-кинозвезды. (У всех должен быть хотя бы один друг с родителем-кинозвездой.)

У взлетно-посадочной полосы нас ждал еще один сюрприз, тоже, надо полагать, от Маклинов, – блестящий черный катафалк.

Мы с Мэг Маккаффри разминали ноги на площадке у «Сессны», пока наземный персонал с мрачным видом доставал гроб Джейсона из багажного отделения. В вечернем свете казалось, что гроб из полированного красного дерева светится. На латунных ручках сверкнули красные отблески, и я ужаснулся – так это было красиво. Смерть не должна быть красивой.

Работники загрузили гроб в катафалк, а затем перенесли наш багаж из самолета на заднее сиденье автомобиля. Вещей у нас было мало: рюкзак Мэг да мой (любезно предоставленные «Военным безумием Марко»), мои лук с колчаном и укулеле, пара блокнотов с эскизами и макет Джейсона.

Я подписал бумаги, выслушал соболезнования экипажа, пожал руку славному сотруднику похоронного бюро, который вручил мне ключи, и направился к машине.

Посмотрев на ключи, я перевел взгляд на Мэг Маккаффри, отгрызающую голову «шведской рыбке». В самолете оказалось полдюжины банок с этими красными жевательными конфетами. Теперь их запасы поиссякли. Мэг в одиночку позаботилась о том, чтобы популяция «шведских рыбок» на борту оказалась на грани вымирания.

– Мне садиться за руль? – спросил я. – Они арендовали этот катафалк?

Мэг пожала плечами. Весь полет она провела развалившись на сиденье, и теперь ее прическа «под пажа» с одного бока была примята. Уголок очков-«кошечек», украшенный стразом, выглядывал у нее из волос как акулий плавник.

Впрочем, весь ее наряд был сомнительным: стоптанные красные кеды, потрепанные желтые легинсы и ее любимое зеленное платье до колен – подарок от матери Перси Джексона. Любимое – потому что оно побывало в стольких битвах и столько раз было постирано и зашито, что стало похоже скорее не на платье, а на сдувшийся воздушный шар. Вишенкой на торте был пояс с кучей сумочек, какие носят садовники: ведь дитя Деметры никогда без такой штуки из дома не выйдет.

– У меня же нет прав, – напомнила она, как будто я мог забыть, что теперь моей жизнью распоряжается двенадцатилетка. – Забиваю переднее сиденье.

«Забивать» сиденье в катафалке казалось мне не очень-то правильным. Но Мэг оббежала автомобиль и забралась на пассажирское кресло. Я сел за руль. Вскоре мы покинули аэропорт и покатили в арендованном черном скорбьмобиле по шоссе I-880.

Ах, залив Сан-Франциско… Я бывал здесь счастлив. Вокруг этой бесформенной впадины было полным-полно интересных людей и мест. Мне нравились зелено-золотые холмы, туманное побережье, светящиеся кружева мостов и сумасшедшие зигзаги кварталов, напирающих друг на друга будто пассажиры метро в час пик.

В 1950 годы я играл с Диззи Гиллеспи[1] в клубе «Боп сити» на улице Филлмор. Во время Лета любви я устроил в Парке Золотые ворота джем-сейшн[2] с группой «Грейтфул дэд»[3]. (Отличные ребята, но неужели без соло на пятнадцать минут никак?) В 1980-х я зависал в Окленде со Стэном Бёрелом, также известным как Эм Си Хаммер[4] – когда он открывал миру поп-рэп. Конечно, музыка Стэна – его заслуга, но я дал ему пару модных советов. Помните его широченные штаны из золотистой ткани ламе? Моя была идея. Да, модники, можете не благодарить.

По большей части залив Сан-Франциско навевал хорошие воспоминания. Но чем дальше я ехал, тем чаще поглядывал на северо-запад, в сторону округа Марин и темной вершины горы Тамалпаис. Мы, боги, называем ее горой Отрис, обителью титанов. И хотя наши древние враги повержены, а их дворец разрушен, я чувствовал исходящее оттуда недоброе притяжение, словно какой-то магнит желал извлечь железо из моей ныне смертной крови.

Я постарался избавиться от этого ощущения. У нас и так полно проблем. И потом: мы направлялись в Лагерь Юпитера, который был дружеской территорией по эту сторону залива. Со мной была Мэг. Я вел катафалк. Ну что могло пойти не так?

Автострада Нимиц вилась по равнинам восточного побережья, мимо мелькали склады, доки, торговые центры и ветхие бунгало. Справа возвышался центр Окленда: небольшое скопление высоток храбро смотрело в сторону более крутого соседа – города Сан-Франциско, расположившегося по ту сторону залива. Они будто заявляли: «Мы Окленд! Мы тоже существуем!»

Мэг развалилась на сиденье, закинула ноги в красных высоких кедах на приборную панель и приоткрыла