…Они меня никогда не найдут. Место, куда я ухожу, в их Вселенной не существует. И им приходится иметь дело с кем-то другим. Всегда с кем-то другим. Потому что они ошибаются, а я нет.

Она оставалась связанной уже не меньше четырёх часов. Точнее, четырёх – с тех пор, как он ушёл. И хоть бандаж был сделан искусно, не причинял болевых ощущений, тело начало затекать. И очень хотелось пить. Вероятно, это тоже часть игры. Так она думала. По крайней мере, некоторое время назад. Она на всё согласилась сама. Он предложил, и она согласилась. Хотела попробовать, давно хотела. Её руки были жёстко закреплены вдоль тела при помощи колодок, ноги разведены в стороны и закреплены бандажными ремнями так, что опустить она их не могла – ремни крепились цепями на уровне её плеч. Она была беспомощна и почти неподвижна, могла лишь немного смещаться вдоль деревянной поверхности стола. Как она и хотела. По крайней мере, когда всё начиналось. Ей удалось чуть сдвинуться, чтобы голова не оставалась на весу, хотя ребро стола с каждой минутой всё невыносимей впивалось в затылок. Тогда она сдвигалась к краю, голова опрокидывалась, и к ней тут же приливала кровь. Когда он был с ней, это тоже было частью игры. Кожаный ошейник, прикреплённый такой же цепью к поясу, он ослабил. Собственно говоря, это была вся оставленная ей свобода движения. И ещё он оставил её голой. Выскользнул из комнаты, словно на несколько минут. На пол упала плётка. Он хлестал её, но… терпимо. Она даже не ожидала от себя, что, наверное, смогла бы вытерпеть сильнее. И ей понравилось; не сразу, но очень понравилось. Она многого от себя не ожидала. И прежде всего, полного доверия к абсолютно незнакомому человеку. Как только она переступила грань и полностью оказалась в его власти, пришло это доверие… Тоже ведь странно.

– Ты давно этого хотела, – он мягко взял её руку и быстро закрепил колодку; болт вкручивался в деревянную поверхность стола. – Твоё тело рассказало больше тебя, – взял вторую руку. – Холодная… Не бойся.

– Не боюсь.

– Я всё вижу, – он склонился прямо к её лицу, вглядываясь в неё своими разноцветными глазами, и ничего, кроме мягкости и нежной заботы она в них не увидела. Улыбнулся. – Я тебя освобожу. Пришло время поиграть?

– Что? – в горле чуть пересохло. Она ещё что-то попыталась уточнить про «стоп-слово», хотя вроде бы уже всё обсудили.

– Ты дрянь? – сказал он. И резко потянул цепь ошейника в сторону.

– Я-я-а-а? – наверное, она хотела потянуть время или сообщить, что ещё не совсем готова, но с её губ сорвался лишь хрип.

– Ты мне благодарна? Так хотела, а-а? Грязная шлюшка…

И это было начало.

– Сухов слушает. Аллё, говорите… Аллё?!

Молчание. Шумы, еле слышный скрип, как от заезженной пластинки. Сухов нахмурился, быстро посмотрел по сторонам: кто-то решил его разыграть? Кто-то из коллег?! Не угомонятся никак…

Сквозь шероховатые скрипы еле слышное: «Следак Сухов»… Хотя, возможно, показалось. Страхи… Беспокойство и страхи, ведь так, следак Сухов?

Скрипы закончились. Заезженная пластиночка заиграла. И музычка та же самая…

Сухов сглотнул, подступивший ком показался сухим и словно с острыми краями. На пробковой панели перед ним разноцветными кнопками были прикреплены фотографии: девушки. Потерпевшие, живые и… то, что он с ними сделал. В центре такое же небольшое фото картины Эдварда Мунка «Крик». Кое-кто полагал её на этой панели неуместной. Ещё тогда Сухов пытался найти, нащупать какую-либо связь между жертвами, пристально разглядывая фотографии живых, а потом остальные. И не нашёл. Если не считать этой репродукции Эдварда Мунка.

Сухов крепче сжал телефонную трубку и почему-то подумал: «Удивительно, а ведь оригинал оказался совсем небольшим, скромного размера картина».

– Я тебя поймал, – сказал он.

Музычка; его реплику проигнорировали; наверное, Сухов побледнел или вспотел, потому что внимание коллег теперь было приковано к нему. Он поднял руку, жест, требующий полного внимания:

– Кто говорит?!

– Пришло время поиграть, – ровно, без эмоций и вне диалога, просто сообщение. И голос… Тот самый? Или это страхи?

– Я тебя поймал! – жёстко выдавил Сухов, почти сорвался на крик. И тут же пожалел об этом. Поднятый вверх указательный палец коснулся телефонной трубки и описал в воздухе круг. Шершавые скрипы и музычка ушли на дальний план. В трубке прозвучало:

– Не надо определять телефон. Всё по-старому…

Голос, очень похожий на тот. Хотя, возможно, это игра записями, потому что…

«Я его поймал», – подумал Сухов. И услышал: теперь сообщение стало чуть более личным, по крайней мере, со смешком:

– Но на этот раз немножко помогу. Записывай адресок. Может, успеешь.

Она стала замерзать, хотя в квартире вовсю работало отопление. И очень хотелось пить. Хоть бы стаканчик воды, хотя бы глоточек. Вон там, на кухне, холодильник, и в нём, наверное, много всего… да чего уж, и кран для мытья посуды подойдёт, лишь открыть – и вода, хлорированная, не самая вкусная московская вода, но она не привередлива…

Но куда он мог запропаститься так надолго? Он ведь просто вышел через ту дверь, там оставалась его одежда, но… В какой-то момент она не совсем понимала, что он говорит, лишь слушала его низкий, чуть хриплый голос, который ей сразу

(показался очень сексуальным?)

понравился, но… вроде бы он что-то сказал. Возможно, «я сейчас», возможно, ещё что-то…

Ей бы высвободиться, и глоток воды, чтобы голова прояснилась. Чёрт, а ведь никто не знает, где она, никому ничего не сказала, что понятно: слишком интимное намечалось приключение. Никому ничего… дура! Ну, у Насти, хоть и лучшая подруга, язык без костей, пересудов потом не избежать, но можно было бы найти способ… Да таких способов полно! А теперь она здесь связана, беспомощна, и никто, кроме него, этого не знает. Никто, кроме него,