Читать «Истории для любопытных. Из коллекции Альфреда Хичкока»

Оллхоф простудился.

Я бы никогда не поверил, что хоть один микроб — пусть даже самого низкого происхождения и с самыми шаткими моральными устоями — может добровольно избрать своим приютом ворчливые пазухи Оллхофа. Однако несколько сот тысяч таких, очевидно, нашлись.

Его огромный нос, похожий на вороний клюв, напоминал цветом омара, которого варили в течение трех часов. Его губы высохли и потрескались, глаза слезились. До сих пор я не имел случая судить о его настроении по каким-либо внешним признакам, но мне это было и ни к чему. Даже в самом розовом расположении духа Оллхоф отнюдь не лучился бескорыстной любовью к человечеству. А уж теперь, когда у него текло из носу и слегка поднялась температура, мы с Баттерсли скорее согласились бы съесть пуд соли, чем находиться с ним в одной комнате.

Было начало десятого утра. Оллхоф тянул четвертую чашку кофе и ругался, что напиток безвкусный. Через грязное оконное стекло в комнату неохотно сочился тусклый серый свет зимнего дня.

В квартире Оллхофа, как обычно, царил дикий беспорядок. Пол давным-давно не подметали. Раковина была полна посуды. Взвод тараканов занял передовую позицию на краю открытого мусорного ведра, и к нему спешили многочисленные подкрепления. По северной стене лениво взбиралась груда нестираного белья, а через распахнутую дверь спальни была видна незастеленная кровать во всей своей ночлежной красе.

Оллхоф снова наполнил чашку. Затем чихнул, выбросив в воздух тысячу-другую микробов. Ругнулся и опорожнил чашку с ласкающим слух звуком — точно джип переехал болото. Тут появился Баттерсли.

Он был высокий и симпатичный, и полицейская форма очень ему шла. По дороге к своему столу он посмотрел на Оллхофа, и я прочел в его взгляде опаску. Оллхоф же не обратил на него ровно никакого внимания. Он попеременно отхлебывал кофе и чихал. Потом снова выругался и схватил платок. Погрузил туда свой нос, и его очередной чих прозвучал так, словно в комнате взорвалась бомба.

Баттерсли прочистил горло и осторожно сказал:

— Вам бы надо показаться врачу, сэр.

Оллхоф развернулся на своем вращающемся стуле и со стуком поставил чашку. Он сказал: «Врачу!» — таким тоном, будто это слово было непристойным. Затем сделал глубокий вдох — и понеслось.

— Из каждых десяти человек, которые к ним попадают, пятеро выздоровели бы и так. Троим уже не помочь. Остальным можно было бы оказать легкую поддержку. Но разве они когда-нибудь признаются в этом? Разве они когда-нибудь скажут тебе, что не могут поставить диагноз? Черта с два! Допустим, оперировать они кое-как умеют. Им иногда удается починить сломанную ногу или вырезать совершенно здоровый аппендикс так, чтобы пациент при этом не умер. Но вылечить простуду — ни в жизнь! Они и причины-то ее не знают. Хотя рецепт, разумеется, выпишут. А потом пришлют счет. Это единственное ремесло, где оплачиваются даже ошибки. Если ты отдашь концы, они отправят счет твоим наследникам. А если ничего не получат, то наложат арест на твой могильный камень. Пилюльщики паршивые! Ну нет, уж лучше я позову гаитянского вудуиста, чтобы он сжег куриное крылышко при полной луне. Денег он возьмет меньше, а результат будет точно такой же. Врачи! Да они еще хуже юристов. А что я думаю о юристах, вам известно!

Я поспешно уверил Оллхофа, что его мнение о юристах не составляет для нас никакой тайны. Он свирепо хрюкнул и снова взял чашку с кофе. Сунул туда нос и засосал очередную порцию.

Баттерсли моргнул. По его виду я догадался, что он хочет о чем-то спросить Оллхофа, а совет обратиться к врачу был задуман как смягчающее начало.

Затем Баттерсли встал и приблизился к столу Оллхофа с робостью мальчишки-подчиненного, который собирается просить своего раздражительного начальника о повышении.

— Инспектор, — неуверенно сказал он, — как вы посмотрели бы на то, чтобы заняться убийством, про которое еще ничего не знают в Отделе? Они даже не знают, что кого-то убили.

Оллхоф отставил чашку и поглядел на Баттерсли со сложным выражением на лице. Отдел по расследованию убийств не нравился ему примерно в той же мере, что и сам Баттерсли. Он с удовольствием посадил бы в лужу ребят, чья контора была на другой стороне улицы, но с еще большим удовольствием разочаровал бы своего младшего помощника. Поэтому он немного помедлил; однако вскоре полицейский в нем победил.

— И кого же убили?

— Я не знаю, сэр.

Оллхоф поднял брови.

— Ну, а где тело?

— М-м… честно говоря, я и этого точно не знаю, сэр.

— Тогда, — сказал Оллхоф, — кто убийца?

Баттерсли смущенно переступил с ноги на ногу и промолчал.

— Так ты и этого не знаешь! — заорал Оллхоф. — С чего ты, черт возьми, вообще взял, будто кто-то убит?

Баттерсли облизал пересохшие губы.

— Понимаете, сэр, дело вот в чем. Вчера вечером, в баре, я познакомился с девушкой. И она сказала мне, что одного человека убили, но полиция об этом еще не знает.

— И что ты после этого сделал?

— Ну… ничего, сэр.

Оллхоф воздел руки к небесам, словно призывая Божество в свидетели этого неслыханного идиотизма.

— О Господи, — сказал он. — Полисмен встречает в баре какую-то шлюху. Она говорит ему, что знает, где лежит труп. Тогда он ставит ей выпивку и идет домой. Ты что, каждый день беседуешь с бабами, у которых где-то припрятаны трупы?

Баттерсли залился румянцем. Он нервно прокашлялся и сказал:

— Если вы позволите мне объяснить, сэр…

— Позволю? — завопил Оллхоф. — Да я требую, чтоб ты объяснил!

— Эту девушку зовут Гарриет Мэнсфилд, — сказал Баттерсли. — Как я уже говорил, мы познакомились вчера вечером в баре. Она красивая и неглупая. По-моему, она не слишком строгих моральных правил, и у нее были неприятности с полицией. Она не особенно любит полицейских.

— Я тоже, — заметил Оллхоф, хотя вполне мог бы этого и не говорить.

— Она их боится. И не доверяет