Читать «Пожиратель»

Когда мне было пятнадцать лет, я размышляла о жизни. Кем стану, достигнув своих восемнадцати? Может стану легендой или же нищей? Не знаю. В одиннадцать лет хотела петь, а мама, чтобы я танцевала. В четырнадцать лет, насмотревшись и перечитав комиксы, хотела стать супергероем с невероятными способностями, а папа, чтобы я стала его наследницей. Меня учили тому, что вилку держат в левой руке, а ножик в правой. Как сидеть, как себя вести. Говорили что нужно быть каменной личность, никакой морали. Чем больше ты сочувствуешь, тем быстрее уходят твои деньги, и в итоге – можешь потерять все. С каждым годом интересы к каким-либо профессиям менялись. Я взрослела и, все тверже были мои предположения о будущем. Зачем задумываться, если все решают за тебя? Кем быть, что делать? Чем чистить тебе зубы? Рано или поздно становишься марионеткой, без своего будущего, без субъективного мнения. Постепенно врастаешь с корнями в эту политику. Где все покупается, даже человеческая душа. Там где секс, деньги, двуличие – это норма их образа жизни. Теряется позыв. Тяга к познанию чего-то нового угасает. И уже не размышляешь о жизни, а ждешь приказа. Того самого пинка под зад. Так рождаются избалованные своими же родителями – дети. Такие, как они сами. В мире, где существую – это не мой мир. Уничтоженные души, обитающие в телах этих людей. Наряженные в дорогие костюмы и платья. Манекены, сгнившие от денежных купюр, славы и власти. Чувствуя себя королями мира, они не задумываются о моральных ценностях. Все деньги идут на трату своих удовольствий. Они не знают слова «Нет». Я их называю «Пожирателями».

Гуляя по выставочным залам и смотря на скульптуры знаменитых творителей – я воображала. Они вроде бы неподвижны, но в них есть жизнь. Мы смотрим на них, не осознавая, что этот контакт с искусством взаимный. Что оно тоже смотрит на нас. И предполагала, что мы с ними похожи. С тем же трепетом и трудом создавали нас наши творители – родители. Такие же разнообразные и несущую разную внутреннюю суть. Уродливые или красивые, простые или необыкновенные. Даже в нередких случаях – непонятные. Нас так же могут оценивать, как на аукционе. Можем выглядеть дешево или дорого. Похожи тем же своим непостоянством во времени. Сравнивать можно бесконечно. Но порой у скульптуры душа чище, чем у мастера. И это, наверное, единственное, чем мы отличаемся. Пройдя во второй зал, где весели уже картины, в глаза попалось искусство Иерония Босха «Сад земных наслаждений» (1500–1501). Когда-то я читала про нее. Что с момента ее появления споры о значениях и скрытых смыслах самой известной работы голландского художника, до сих пор не утихают. На левой створке триптиха под название «Музыкальный Ад», изображены грешники, которых истязают в преисподней при помощи музыкальных инструментов. И на удивление на них не изображена кровь. У одного из них на ягодицах оттиснуты ноты, что делает картину с частицей комедии. Студентка Христианского Университета, чьё имя я не помню. Изучая картину, переложила нотацию 16 века на современный лад и записала «Песню с задницы из ада, которой исполнилось 500 лет». К сожалению, слышать мне ее не приходилось. Находясь рядом с этим шедевром, услышала до боли знакомый голос:

– Нравится? – спросил меня голос, разбудив на моей коже мурашки.

– Генри? – иссохло горло от восторга. Казалось, что это сон.

– Так точно, – с приветствующей улыбкой отдал честь брат.

– Ты приехал? Даже не предупредил,

– Хотел сделать сюрприз,

Он все такой же красивый и улыбчивый, каким всегда являлся. Стоял передо мной в отлично сидевшем на нем костюме. Все тот же блондин сердцеед.

– Я думал, ты дома. Твои родители выдали, что ты у меня, – светил своей счастливой улыбкой, обглядывая меня с ног до головы.

– Да, я часто сюда приезжаю. Единственное место, где могу побыть в компании нормальных, когда тебя нет, – пошутила я, но в этой шутке была доля шутки.

Брат, как и я, не мог жить без искусства. Его родители погибли, когда ему было шестнадцать. Мама умерла первой, от лейкемии. Мистер Винсент небезразлично относился к выпивке, после смерти своей жены. Когда смерть пришла и за отцом, Генри стал собственником всего имущества и в первую очередь, как он и мечтал – выкупил выставочный музей искусств.

– Ты даже не стареешь, если только щетина выдает твой возраст, – заметила я.

– Так торопился, что забыл побриться, – стеснительно почесывал он подбородок.

– А тебе идет,

– А ты все такая же белокурая, – положил Генри свою руку на мои плечи.

– Остаюсь все тем же белым пятном на фотографиях, – съязвила я.

– Ах, да! Чуть не забыл – засуетился он, копошась во внутреннем кармане пиджака. Генри достал не больших размеров, синюю коробочку.

– Тебе понравится, – сказал брат, вложив ее мне в руку.

– Не нужно было,

– Ничего не хочу слышать. Открывай, – не принял Генри отказ, настойчиво требуя, чтобы я открыла коробочку. Мне было всегда неловко от таких дорогих подарков и, он об этом прекрасно знал.

В ней лежал серебряный браслет. Без дорогих камней, он привлек моё внимание. На браслете было скрещено два инструмента, которыми я творю: кисть и карандаш.

Не скрывая своего впечатления, с широкой улыбкой, досконально разглядывала подарок. Он изящно смотрелся на моем запястье.

– Я же говорил. Сделали под заказ, специально для тебя, – скромно посматривал он, наблюдая мою реакцию. Оторвавшись от подарка, я кинулась обнимать любимого брата. Генри сдержанно погладил меня по спине и немного прижал к себе. Его одеколон доводил до слез, упомянув тяжелые годы расставания.

– Моя любимая, – вдруг сказал брат, влюбленно поглядывая на картину. Перестав обниматься, мы в раздумьях стояли, и рассматривали «Сад земных наслаждений». Он сунул руки в брюки, так ему было удобно стоять. Мое величие положило голову на его мужское плечо, которого мне так не хватало. Так мы стояли и наслаждались столь дорогой тишиной и покоем. И только в такие минуты сердце обливалось сладким сиропом умиротворенности. Он достал из правого кармана руку и положил на ладонь, согревая мои вечно ледяные руки.

– Я приехал с хорошей новостью, – сказал он, потревожив тишину.

– С какой?

– Пока не могу сказать, – загадочно смотрел он прямо, чтобы не выдать свою тайну.

– Ну, скажи, – сгорала я от любопытства, теребя его за пиджак.

– Зря я все-таки сказал. Ты теперь от меня не отстанешь? – засмеялся Генри.

– Неа,

Брат молча держал улыбку, так и не взглянув на меня.

Что же он хочет мне сказать? Чересчур он загадочный. Немного помолчав, я все же не могла угомониться, рассматривая разные варианты. Что это за новость такая? И вдруг до меня дошло:

– Ты остаешься?! – спросила его с надеждой, что это окажется правдой.

Генри приезжает раз в