Ему было глубоко наплевать на какой-то там перстень – его интересовало то дело, в которое ему предстояло через несколько минут окунуться.
– Приехали, – прервал невеселые Артемовы мысли шофер Серега. За лобовым стеклом «козла» тускло, как из речной глубины, просвечивали фары ментовского «жигуля».
* * *Капли только что загнувшегося от лютой осенней тоски дождя запутались в растрепанных рыжих волосах. Они стекали по детскому лицу, на котором застыла загадочная полуулыбка. С прозрачного личика мертвая вода сползала по угловатым девчоночьим ключицам. Казарин отвернулся: нагота бледного тела, прикрученного медной проволокой к шершавому сосновому стволу, полосовала глаза, как «мойка» трамвайного щипача, который заметил, что кто-то наблюдает за его работой.
Рядом, возле щуплого тельца, перечеркнутого косыми крестами рыжей проволоки, скрючился на корточках старенький эксперт Лунц.
– Алюминиевый порошок тут не пойдет, графит тоже, – бормотал он себе под нос. – Попробуем мы вот что…
Из щегольского финского дипломата – предмета нескрываемой зависти всего Черногрязинска – Лунц вытащил плоское блюдце из фольги и флакончик с клеем. Затем крепко задумался, качая многомудрым клювом дряхлого грифа. Через минуту вновь щелкнул блестящими замками импортного чемоданчика и извлек на свет божий миниатюрные кусачки. Аккуратно поправил черную шелковую бабочку, присевшую ему на воротник и делавшую его похожим на какого-то пожилого артиста. Галстуки-бабочки были одной из его маленьких слабостей, и Лунц имел их в своем гардеробе штук тридцать, разных форм, цветов и оттенков. На все случаи жизни. Сегодняшняя бабочка была траурной, как и приличествовало моменту. «Интересно, он нарочно такую выбрал?» – подумалось Казарину. Лунц тем временем разогнулся – и в два щелчка перекусил проволоку на плоской, почти мальчишечьей груди трупа рядом с тем местом, где она была закручена в узелок. Осторожно зажал проволочку промеж двух пальцев, как сигарету, и вновь скрючился над своими блюдечками-флакончиками. Казарин повернулся к эксперту и лениво наблюдал за его манипуляциями, в пользу которых пока не очень-то верил.
Вдруг он почувствовал, как в его плечо справа-сзади ткнулось что-то мягкое и тяжелое. Он резко повернул голову. В сантиметре от его лица замерли полуприкрытые бледные веки трупа, из-под которых поблескивали удивительно яркие полумесяцы белков. Длинные ресницы чуть касались Артемовой щеки.
Казарин запаниковал. Он ощутил, как между лопаток стекла холодная струйка. Попытался оттолкнуть труп от себя – но тот лишь еще теснее прильнул к Артему. Тонкая рука мертвой девочки свесилась вдоль казаринского тела, будто обнимая.
– Ну вы что, совсем уже?! – прозвучал будто откуда-то издалека возбужденный тенорок Стрижака. – Ну, что вы как эти самые!..
Лицо трупа откачнулось назад. Казарин увидел, как Стрижак, кряхтя, укладывает тело, выскользнувшее из разрезанных Лунцем проволочных пут, на сырую листвяную падаль.
– Лунц, ну уж ты-то чего, а? – картаво и зло тараторил Стрижак, суетясь вокруг вытянутого на земле голого детского трупа.
– Я… вот, – старик Лунц беспомощно захлопал ресницами. – Есть палец.
Пока Артем «обнимался» с трупом, а Стрижак его «спасал», Лунц успел очень много. Он налил в фольговую ванночку клея из флакончика, положил кусочек проволоки обоими концами на края ванночки и немного подержал ее донышко над зажигалкой. Пары клея осели на проволочке. Но не везде, а только там, где за нее держались чьи-то пальцы. Папиллярные узоры, оттиснутые на кусочке проволоки выделяющимся из человеческой кожи жиром, образовали белую, хорошо различимую сеточку.
– Ну, это еще не палец, Цезарь Маркович, – буркнул Казарин и передернул плечами, не в силах сразу прогнать липкий испуг. – А только его часть. Проволока-то – в полтора миллиметра толщиной.
– А ты ей, похоже, понравился, Тёмыч! – вдруг хихикнул Стрижак. И покосился на мертвую девочку. – Она к тебе, прямо как невеста к жениху…
– Иди ты в жопу, майор, – задушевно сказал Артем. И, отодвинув в сторону фотографа, который закончил свою работу и теперь увлеченно ковырял в зубах пластмассовой шпагой-зубочисткой, широко зашагал в сторону аллеи. На ходу выудил из кармана своего кургузого пиджачка пачку «Примы», прикурил у какого-то дяди, облаченного в замызганную «болонью». Тот стрельнул в Артема глазами разного цвета, которые к тому же еще и сильно косили в стороны – один в Арзамас, другой на Кавказ, и удалился вверх по аллее, громко и гнусаво распевая:
Шаланды, полные фекалий,В Одессу Костя приводил,У всех биндюжников вставали,Когда в пивную он входил…Глава 2
Безухий в рай не попадёт
Читатель пополнит свой кругозор весьма ценными сведениями о том, кто такие «коты» и «котихи», а также узнает, что цивилизация – это когда тебе не отрезают ушей, а допрашивают с помощью бормашины.
Из стаи подростков в темно-синей школьной форме вряд ли хоть один читал Ницше: в лучшем случае «Муму» осилили. Но тем не менее все они с упоением толкали слабого, полностью сообразуясь с заветами усатого сифилитика из Йенской психиатрической лечебницы. Затем один из зверенышей выхватил портфель у парнишки, поверженного в грязную последождевую кашу, и с молодецким гиком запульнул его высоко в поднебесье. Но до неба сундук, набитый тяжестью бесполезных школьных знаний, не долетел. Его задержали корявые ветки старых грабов. На одной из них он так и остался болтаться маятником, отмеряющим кванты бессмысленной подростковой жестокости. Казарин хотел было вмешаться, но деточки уже припустили вдоль по аллее, как стая молодых волчат, наградив на прощанье слабое звено серией звучных поджопников. Отверженный звереныш восстал из лужи, размазывая по щекам грязь пополам с соплями. И тут же принялся настырно карабкаться по шероховатому стволу за своим чемоданом с единицами. После дождя в парке сильно пахло прелью.
Стояли звериОколо двери…Тоненькие детские голоса раздавались откуда-то из-за кустов. Артем осторожно раздвинул ветки. На посыпанной песком и хвоей дорожке играли двое малышей. Этим еще рано было сбиваться в стаи: у них пока были другие игры. Казарин прислушался – и произносимая мальцами считалка вызвала у него смутные воспоминания.
Стояли звериОколо двери.Они стучали,Их не пускали…И сразу же Артем узнал двух пацанят, которых мельком, сквозь склизкую пленку дождя видел за стеклами ментовского «жигуленка». Осторожно, чтобы не напугать ребятишек, он пролез сквозь кусты. Мальцы прервали игру, выжидательно повернувшись к материализовавшемуся за их спинами дядьке. И Казарин тут же об этом пожалел. Он никак не мог вспомнить продолжения считалки, которую только что повторяли мальчишки. Память услужливо подсунула ему ощущения и запахи детства – но не слова. А ему почему-то вдруг стало важно вспомнить именно слова.
Артем потряс коротко стриженной головой, чтоб прогнать наваждение. А потом оглядел ребят. Замызганная ручонка старшего пацаненка сжимала цевье самодельного деревянного автомата с ржавой консервной банкой, присобаченной снизу вместо магазина. «Бычки в томате», – прочитал Казарин на порыжевшем обрывке этикетки. Наверное, автомат стрелял рыбными хвостиками, скользкими от кровавой томатной дрисни. На расщепленном прикладе были выжжены кривые буковки: «Славик».
– Славик, а расскажи-ка мне,