Читать «Сатанинские стихи»

Я не стану поклоняться тому, чему вы будете поклоняться,

и вы не поклоняйтесь тому, чему я буду поклоняться.

И я не поклоняюсь тому, чему вы поклонялись,

и вы не поклоняетесь тому, чему я буду поклоняться!

У вас — ваша вера, и у меня — моя вера!

Коран, сура 109 «Неверные», ст. 2-6

Меня зовут Анна Нэнси Оуэн.

Разумеется, это псевдоним (желающим не составит труда узнать, откуда он взят и что он означает).

Я сделала то, что сделала, потому что ненавижу инквизиторов, какой бы веры они ни были и в какие бы одежды ни рядились.

Я ненавижу католиков, запрещающих «Последнее искушение Христа», и фашистов, сжигающих Хемингуэя.

Я ненавижу мусульман, убивающих режиссёров и переводчиков, и «Идущих вместе», топящих «неправильные» книги в символическом унитазе.

Я ненавижу государственных чиновников, составляющих списки запрещённой литературы и требующих возвращения тиражей, и православных церковников, пытающихся запретить дарвинизм.

И моё отношение к тем, кто пытается законодательно запретить Коран — не лучше.

Человек вправе ознакомиться с любыми источниками, чтобы составить собственное мнение. Он не такое тупое животное, как желают думать власть имущие. Он не такое тупое животное, как старается доказать сам, регулярно игнорируя уроки истории. Он — Человек Разумный. Предостережение Рэя Брэдбери должно оставаться научной фантастикой, а не просачиваться раз за разом в нашу повседневность, как кошмары Джабраила Фаришты — главного персонажа «Сатанинских стихов».

*

Когда, долгих восемь месяцев назад, я впервые взяла в руки их английский текст, я была удивлена, ибо собиралась переводить стихи, а нашла роман. Думаю, эта маленькая иллюзия развеялась сейчас у многих русскоязычных читателей, прежде знакомых с названием, но не с сюжетом. Несмотря на то, что роман этот переводился на русский, как минимум, дважды, а первая его глава даже публиковалась в периодике, его переводов нельзя найти в библиотеках, Сети и книжных магазинах: страх перед убийствами, перед терактами со стороны этой самой опасной из современных инквизиций внёс эту книгу в список запрещённых даже раньше, чем это успели сделать официальные власти.

Пробежав текст беглым взглядом, я была удивлена ещё раз — гораздо серьёзнее, чем в первый. Я ожидала обнаружить антиклерикальный памфлет, антиисламистскую публицистику в духе Орианы Фаллачи (как и Рушди, приговорённой исламом к смерти, но избегнувшей приговора благодаря раку), и потому, как человек, веротерпимый в общем и целом (я не враг ислама как такового; тем более я — не враг мусульман, некоторые из которых являются моими друзьями; я враг фашизма, и фашизм религиозный ничуть не лучше фашизма националистического, как бы ни прикрывался он Именем Бога), я бралась за его перевод почти неохотно, исключительно гласности ради.

Но я не нашла в «Стихах» никаких «анти». Напротив, я была поражена религиозностью Салмана Рушди: его подлинной религиозностью — духовностью, не отягчённой догматами и обрядностью. Той же, с которой я столкнулась, смотря «Догму», «Послание» или «Последнее искушение», читая булгаковского «Мастера» (преемственности с которым Рушди не отрицает). Две смерти — Мирзы Саида (в восьмой главе) и Чингиза Чамчавалы (в девятой) — показывают это со всей очевидностью, на которую только может претендовать Писатель. Бог (кем бы он ни был) любит нас такими, какие мы есть: как детей, созданных по Своему Образу и Подобию; как детей, способных достичь Бога, стать Богом; как Сынов и Дочерей Человеческих. И Силу — силу оставаться самим собой, силу отстаивать свои убеждения — Он ценит, уважает в нас куда больше, чем рабскую покорность.

*

Я не профессиональный переводчик. В школе я держалась твёрдой четвёрки по английскому, хотя и регулярно путала времена. В университете (я училась русской словесности и потому полагала, что английский мне никогда не пригодится) четвёрка стала менее твёрдой, но дожила до выпуска. Но я знаю и люблю русский язык. Я умею подбирать эпитеты и синонимы, обожаю каламбуры и скрытые цитаты, а главное (смею надеяться) — обладаю особым вкусом к Слову: подобно гурману, дегустирующему редкие вина. И потому, добравшись примерно до второй трети текста, я была приятно удивлена в «мистический» третий раз. И поняла, что роман (многие авторские реплики в котором произнесены от лица Дьявола) всё же не случайно называется стихами.

Весь текст пронизывают многослойные, многосложные, сплетающиеся, подобно ажурной паутине, рифмы. Не банальные концевые созвучия строк (что обычно и принято называть «рифмой»), а куда более сложные конструкции отзвуков и гиперссылок, связующие роман не только сюжетно, но и образно, словесно, и простирающие свои щупальца далеко за его пределы: в мировую литературу, кинематограф, мифологию, историю, а порою — и в личную жизнь Салмана Рушди. Начав свой путь практически в любой точке романа, ты по цепочке, шаг за шагом, можешь пробраться в любую другую его точку, следуя этому сплетению ариадновых нитей цитат и каламбуров. И если в первой трети романа я поразилась обилию говорящих имён, то ближе к трети последней я пришла к убеждению, что в «Стихах» практически отсутствуют неговорящие: имена почти всех персонажей, упомянутых в романе, отсылают нас к персонажам историческим, либо содержат зашифрованные авторские намёки, либо связываются друг с другом сложными созвучиями и анаграммами. Вот лишь один пример:

В начале романа Джабраил Фаришта и Саладин Чамча падают из самолёта с высоты Эвереста. Любовница Джабраила — Аллилуйя Конус — альпинистка, поднявшаяся на Эверест. На Конусную гору поднимается для встречи с архангелом Джабраилом Пророк Махунд (образ которого списан с Мухаммеда и который тоже является инкарнацией Джабраила Фаришты). Любимая жена Махунда — Айша. Это же имя носит пророчица из сна Джабраила, ведущая деревенских жителей в Мекку. Деревенского старосту зовут Мухаммед-дин, а его жену — Хадиджа (как и первую жену Пророка Мухаммеда). Ещё один Мухаммед — Мухаммед Суфьян — совершил паломничество в Мекку и приютил Саладина в своей гостинице. Имя его жены — Хинд, как и имя главного оппонента Махунда (в свою очередь Абу Суфьян — исторический прообраз Абу Симбела, мужа мекканской Хинд). Хинд из Джахильи (Мекки) — жрица богини Ал-Лат, воплощением которой является Императрица Айша, которую свергает Имам, образ которого списан с аятоллы Хомейни, издавшего знаменитую фетву…

Нетрудно запутаться в этих синицах, пшеницах и тёмных чуланах дома, который построен Салманом. Цитаты из книг, песен и кинофильмов, строки на хинди, арабском и латыни, названия экзотических растений и блюд, имена актёров и мифических персонажей отрезают роману путь в широкие массы, делая его элитарным, интеллигентским чтивом. И кажется совсем не удивительным