Сандра Ренье
МАГИЧЕСКИЕ ВРАТА ИНОГО МИРА
Папе, бабушке и дедушке.
Мне вас не хватает.
И всем читателям «Пана», которым понравился мир эльфов.
ЧАСТЬ I
ФИНН
Иной мир необходимо оберегать. Таков главнейший из законов Пана. Доступ туда открыт только эльфам. Прочим существам — будь то люди или им подобные — туда дороги нет. Чудо приходится беречь. Оттого все дороги в Иной мир строго охраняются. А в Великобритании таких дорог много. Первая из них лежит через Стоунхендж, другие находятся в Корнуолле, Уэльсе, на острове Мэн и в Лондоне. Есть еще один вход — через подземный город в Эдинбурге. И вот этот-то вход охраняю я. Так было не всегда, меня сюда сослали. Разжаловали и сослали. Но это совсем другая история. Эдинбургский вход в Иной мир как-то особенно беспокоил Пана, основателя эльфийского королевства. Совсем рядом со входом как раз и располагаются Магические врата. В глаза не бросаются, с виду вообще ничего примечательного. В Эдинбурге ведь полно подземелий. Вход в Иной мир — это помещение, сложенное из обычных тесаных каменных блоков, окон нет, вход один, он же выход. Никакой мебели, голый глиняный пол. А Магические врата — это не дверь. Это просто проход в каменной стене. С одной особенностью: под сводом Врат вечно идет дождь. Никто, ни эльф, ни человек, до сих пор не смог выяснить, откуда берется вода. Люди, поселившиеся здесь много веков назад, предполагали, что здесь бьет глубинный источник. Покойный король Оберон в это не верил. Потому что эти дождевые Врата существовали уже в те времена, когда его отец Пан запечатал все проходы в Иной мир. Самое удивительное, что вода не оставляет луж на полу. Это магия, господа, точно вам говорю, верный знак, волшебство, да еще какое! Такое, каким даже мы, эльфы, не владеем. В общем, я сторожу этот проход. Никто никогда не видал Магические врата пересохшими. Лило всегда, и в 1394-м, и в 1652-м, когда в Шотландии свирепствовала засуха. Лило, пока не появилась Эллисон Мюррей. Рыжая и конопатая Эллисон, которая едва достает мне до подбородка. И эта конопатая подвергла все эльфийское государство великой опасности. Не говоря уж о том, что она и мою жизнь перевернула с ног на голову. И все только оттого, что ей, видите ли, приспичило навести чистоту в подземелье.
ЭЛЛИСОН
Новое кодовое слово
На большой перемене я забилась в самый дальний угол школьной столовой, чтобы прочесть письмо от родителей. Лучше бы мне было, конечно, уйти в свою комнату и дверь запереть, тогда бы на меня не обрушилось все, что случилось в тот день после обеда. Меня не нашли бы мои подруги, и жила бы я себе и дальше тихой, спокойной, ничем не примечательной жизнью нормальной, обычной шотландской школьницы двадцать первого века. Если бы! Как бы не так! Уселась же я сдуру в столовую нашего женского колледжа Св. Павла, где вечно слоняется толпа таких же, как я, — ну, и началось! Никогда, даже в самом бредовом сне не могла бы я увидеть того, что случилось со мной дальше. Никому такого не выдумать!
Письмо пришло уже дня три назад, а я так и не собралась его прочесть. Все тянула. Впрочем, от моих родителей приходили письма примерно одного и того же содержания. Уж начинались-то точно один в один: «Элли, детка, ты не поверишь, что нам с папой довелось пережить…» И дальше одни и те же песни: отчего, почему, зачем они запихнули меня в этот интернат и все такое.
Я отложила листки в сторону и стала ковырять вилкой картофельное пюре. Хоть кормят хорошо в этом колледже, и то спасибо, даже свеклу отменно готовят. Я проглотила пару вилок пюре и снова взялась за письмо. В это время кто-то с грохотом рухнул на стул рядом со мной. От страха я едва не подавилась.
— Нам нужно новое кодовое слово! — Камилла тряхнула своей белокурой гривой.
Стул жалобно скрипнул под ней. Не сказать, что Камилла была так уж толста — статью и габаритами она скорее напоминала Бриенну Тарт.[1]
— Ну, и зачем? Кончились клички? Нечем больше обозвать всех нервных, скучных, вредных родителей? Или этого типа, на котором все виснут?
Я убрала письмо в карман. Не судьба мне его прочесть на этой перемене. Если Камилла тут, значит, и Эмма где-то поблизости. Да вот и она!
— Нам нужно новое кодовое слово для обозначения этой козы, которая приехала сюда по обмену! — заявила Эмма, пробравшись через толпу к столику и в изнеможении опустившись на стул напротив меня.
— Но ты же так радовалась, когда открыли программу обменов! — удивилась я.
— Я тогда думала: вот приедет какой-нибудь гламурный француз, кто-нибудь вроде Александра Скарсгарда![2] И что? Приперлась эта Флер Делакур,[3] только брюнетка, паси ее теперь!
И Эмма, отбросив всякие приличия, довольно громко фыркнула по-лошадиному. Обычно так делала лошадь Камиллы, но сейчас у Эммы получилось лучше. За соседним столиком захихикали.
— Скарсгард швед вообще-то, — напомнила я.
— Да ты что! — расстроилась Эмма. — Вот черт! Что ж ты раньше не сказала! Ну, и какое мы теперь для нее придумаем кодовое слово? — не унималась Эмма.
— Джон Сноу[4] не подойдет? — тихо спросила я — так, чтобы нас не услышали за соседним столиком. Кодовые слова — это же все-таки наш секрет.
Камилла так замотала головой, что ее волосы хлестнули меня по лицу. Ей пора к парикмахеру, вот хвост-то отрастила.
— Нет, Джон Сноу с его вечно траурной миной совсем не подходит, к француженке не имеет никакого отношения! — взвизгнула Камилла, отчего девчонки за соседним столиком испуганно на нас уставились.
— Да не ори ты! — шикнула Эмма. — Не привлекай внимания! Чего доброго, она сама сюда явится. Дай мне от нее отдохнуть.
Они имели в виду Валери де Малле, гостью из Монпелье, которая вот уже две недели жила у Эммы и должна была прожить еще столько же. Честно говоря, она больше всего походила на новую версию Миранды Керр,[5] да и держала себя как дива. С тех пор как приехала, вечно ворчала и капризничала. Было, однако, чему и позавидовать: на верхней губе у нее был маленький шрам, который постоянно двигался и отвлекал от ее тоскливой физиономии. На один только этот шрам на губе можно было глядеть не отрываясь, не прислушиваясь даже толком к ее словам. Еда казалась ей пресной, пейзаж печальным, дождь слишком теплым, солнце не грело, скакуна Камиллы она звала ломовым тяжеловозом, а меня — портретом хоббита. И это еще что! Мы терпеть ее не могли с того мгновения, как она открыла