И Семка взял разбег.
Ноги стали противно-ватными, мешая набрать скорость, и у края колодца просто подломились, вместо того чтобы с силой оттолкнуться для прыжка. Глинистая земля бросилась в лицо, мир стремительно перевернулся, прыгнул куда-то далеко вверх, потемнел. Что-то шумно бабахнуло вокруг Семена, противный холод залез в штанины, под рубашку, тухлая вода как-то сразу залила нос и рот, мешая крикнуть, по плечу крепко приложило обломком доски. И перед тем, как потерять сознание, Семка четко, в отвратительных деталях успел рассмотреть вывернутые губы, открывшие рядок мелких почерневших зубов, выпученные белые глаза и прикоснуться к упруго-склизкому зловонному тельцу.
Через долгие сорок минут его вытащили подоспевшие взрослые. К счастью, Семка не захлебнулся, хотя и успел наглотаться воды, которой его потом долго, натужно рвало. Парень даже не поранился, если не считать ссадины на плече и нескольких синяков и царапин. Родители, конечно же, всыпали по первое число, сразу после того, как тщательно отмыли отпрыска и закутали оного в несколько теплых одеял. Отныне пустырь был под строгим запретом, однако и без родительского внушения Семен туда бы уже не пошел. Ни за что. Потому как в безопасной, теплой, уютной квартире, на собственной кровати, в куче одеял Семка чувствовал, что весь мир, вся вселенная вокруг него медленно превращается в гигантскую скользкую воронку, огромную раковину со сливом, заполненным свиными трупами, лягушками и прелыми досками. И все вокруг начинает очень медленно сползать в эту дыру, колодец глотает дороги, дома, людей, все с плеском падают в зловонную воду, чтобы уже никогда оттуда не выбраться. И Семен крепко цеплялся за матрас, одеяла, спинку кровати, хотя это и не могло спасти от засасывающей протухшей тьмы, в которую можно было только медленно и долго падать, и от черной воды, где молча скалились бледно-серые пучеглазые чудовища. Несмотря на то что дом на самом деле никуда не падал, и Семка это понимал, страх не хотел исчезать. Он еще очень долго сидел в душе, иногда напоминая о себе сыпью холодных мурашек, и даже через годы Шелихов мог напрочь отбить себе аппетит, вспомнив то невольное купание. У страха была морда — вздутая, серая, с почти комично выпученными глазенками и широкой гнилой улыбкой. И Семен мог бы поклясться, что со стороны Города, с севера, в желтой утренней дымке маячит та самая харя, а в вони закисшего мусора отчетливо пробивается прогорклая нотка падали.
Шелихов закурил следующую сигарету. Мысль о горьковато-жгучем глотке стала куда навязчивее, и Семен подумал, что вот так, наверно, люди и спиваются, когда без спиртного сложно прожить даже один день. Ну или просто когда страшно и на самом деле некуда от этого страха бежать. Теперь, и он знал это точно, он будет бояться даже на необитаемом острове, затерянном где-нибудь в Тихом океане, будет бояться, даже если все ученые мира хором заявят ему, что уж на этом-то уголке Земли никогда не будет Зоны. Теперь бывшему сталкеру Серому суждено было бояться всегда.
Кто-то сказал, что бывших сталкеров, как и бывших интеллигентов или офицеров, ну просто не бывает, что «жилка» остается навсегда. Наверное, по отношению к офицеру или врачу это и справедливо, но этот кто-то забыл про одну штуку.
Сталкеры «перегорают».
Шелихов вздохнул и прижался лбом к оконному стеклу. Снова пришла трусливая, страшная, но вместе с тем навязчивая мысль о куске крепкого провода, который можно примотать к трубе отопления в подвале так, чтобы он точно выдержал вес тела, после чего тихо и незаметно помножить себя на ноль. По крайней мере «перегоревшие» в Зоне люди, не желая бомжевать по окраинам, либо стрелялись, либо навсегда уходили, чтобы точно так же бомжевать на Большой земле или, опять-таки, свести счеты с жизнью. Удачливый сталкер, которому хватило ума вовремя расстаться с Зоной, мог начать жизнь, и зачастую более чем неплохую жизнь, так как заработанного за год мыканья по аномалиям иногда хватало на десять лет безбедного существования. Менее удачливый, коих было большинство, не зарабатывал ничего, если не считать жизни, легкой лучевой болезни и немаленького багажа полезных навыков, которые весьма ценились как криминальным сообществом, так и силовыми структурами. Соответственно, безбедное существование тоже было весьма вероятно, тем более что разнообразные НИИ, выросшие на «материалах» Зоны, встречали бывших «бродяг» с распростертыми объятиями и немаленькими окладами. Невезучие сталкеры, которые не вынесли за Периметр ничего, кроме жизни (что в принципе тоже можно считать громадным, сказочным везением), могли просто устроиться куда-нибудь и просто жить, успешно привыкая к просто-жизни, просто-работе и иногда даже к просто-семье. Очень невезучие сталкеры, а таких, наверно, было абсолютное большинство, через год-другой сбегали с Большой земли обратно в Зону и больше не помышляли о жизни «за Периметром», просто-работе или желании завести просто-семью. Но были еще и «перегоревшие», которых уже нельзя было назвать сталкерами. Некоторые их и за людей-то особо не считали, так, посматривали с немного брезгливой жалостью, или неприязнью, или даже страхом — ну, правильно, кому охота превращаться в нечто грязно-вонючее, испитое, «добивающее» окурки, подобранные с пола. Неприятно, очень неприятно смотреть на «бывшего», если никто из сталкеров от такого же превращения ни разу не застрахован. Потому и гоняли «перегоревших» из баров и сталкерских лагерей, так как никому из знакомых и бывших напарников не улыбалось нянчиться с уже бесполезным в Зоне человеком, когда самим приходится тщательно планировать расход консервов, боеприпасов и лекарств. Гоняли даже потому, чтоб просто рядом не маячило это напоминание того, что Зона с человеком сделать может, неприятно это ведь, мурашки по спине и мысли всякие. Да что там, и друзья, если таковые были, со временем отворачивались — те, кто «перегорел», в условиях Зоны опускались очень быстро и бесповоротно.
Перегорали по-разному. Аномальное пси-поле в заброшенной многоэтажке. Встреча с особенной, мерзостной тварью, которая, может, и не загрызет, но полудурком сделает запросто, если не полным идиотом, — из рядовых бродяг единицы могли похвастаться, что невредимыми от таких