Но и это бы еще ничего.
Когда дамочки начали беседовать – а делали они это громко, эмоционально, хохоча и размахивая руками, – обнаружилась последняя, совершенно необъяснимая странность. Сидели они не слишком далеко от Стаса, и голоса их он слышал очень хорошо. А вот слова – нет. Ни единого, сколько он ни напрягал слух. Те куда-то исчезали, не доходя до сознания… и это было так непривычно и ни на что похоже, что у него в конце концов даже закружилась голова.
И вдруг Пеппи-пенсионерка ему подмигнула!
Он только успел отвернуться от нее, как тут же отчетливо услышал:
– Я вот что думаю, девочки… – и снова торопливо скосил глаза в сторону их стола.
Говорила Растрепа.
– …может, ну их, все эти развлечения, а лучше просто сделать доброе дело?
– Одно другому не мешает, – фыркнула Пеппи. – Ты опять про золушек, что ли?
– Нет. – Растрепа качнула головой, из волос ее выпала очередная шпилька. – Про крестника своего, Матвея. Не помню, рассказывала я вам о нем или нет?… Это сын моей подруги, из человечьего рода, и я давно хочу ему помочь, да не знаю как.
«Из человечьего рода?»
Стас вздрогнул и полностью превратился в слух. То-то ему мерещилось что-то не совсем человеческое – в их жестах, взглядах, гримасах…
– А что за горе у него? – спросила Охотница.
– Ну… ничего особенного, конечно, – ответила Растрепа. – Девушка не полюбила. Прямо как у этого земного поэта, Пушкина, кажется, – сколько мальчик ни старался, а она все: «Пастух, я не люблю тебя… герой, я не люблю тебя… колдун, я не люблю тебя»…
– Колдуна она вроде бы полюбила, – заметила Пеппи. – Ну, та, которая у Пушкина. Да только ему это уже было ни к чему.
– А эта не полюбила, – вздохнула Растрепа, подбирая шпильку.
– И что? – спросила Охотница. – Он умер с горя?
– Тьфу на тебя! Думала бы я тогда, чем ему помочь? – Растрепа даже рассердилась, да так, что дернула себя за пуговицу и оторвала ее. – Матвей – колдун… это я вам уже сказала? От своей любви несчастной он наложил сам на себя какое-то заклятие. Создал в другом измерении волшебный сад и сидит там вот уже три года отшельником, не выходит. Матушка по нему скучает, да и мне парня жалко. В расцвете лет и сил – сколько всего чудесного мог бы за эти годы совершить! Да только не слушает он меня. То есть прячется, вовсе разговаривать не желает. И если бы мы с вами придумали способ выманить его оттуда, – она приставила оторванную пуговицу к месту, и та, кажется, приросла… – уж тут-то я его как-нибудь уговорила бы вернуться к нормальной жизни.
После небольшой паузы глаза у Охотницы вдруг запылали огнем. Не метафорически, а буквально.
– Он добрый человек? – спросила она.
– Да, – уверенно сказала Растрепа. – Доброе сердце – таков был мой дар ему при крещении. И хорошая память…
– Если попросить о помощи, не откажет?
– Нет.
– Тогда я знаю способ, – заявила Охотница. – Все выйдет, как мы хотим, – и разыграем кого-нибудь, и дело доброе сделаем, и позабавимся от души!
– Говори! – потребовала Пеппи.
– Давайте заманим в этот сад смертного. Сообщим ему, что вывести его оттуда сможет только Матвей. И не оставим парню выбора – чтобы помочь, он и сам вынужден будет выйти!
– Класс! – Глаза у Пеппи тоже вспыхнули, так ей понравилась эта мысль. – А как мы его заманим?
Вместо ответа Охотница спросила у Растрепы:
– Где находится дверь туда?
– В Матвеевой квартире, – радостно сказала та, – за которой я сейчас приглядываю, по просьбе его матушки.
– Значит, для начала нужно в квартиру заманить, придумаем как… А где она, кстати?
– Тут, рядышком… – Растрепа назвала адрес.
После чего три пожилые хулиганки умолкли, азартно переглядываясь.
А Стасу сделалось очень не по себе.
Мало того, что ничего безумнее этого разговора он в жизни не слыхал. Некое тревожное предчувствие принялось к тому же настойчиво твердить ему, что пора уносить отсюда ноги – пока эти странные существа, прикидывающиеся людьми и называющие Пушкина «земным поэтом», не спохватились и не вспомнили про свидетеля.
Пеппи-то наверняка вспомнит, не зря подмигивала…
– Знаю! – ликующе вскричала та. – Мы эту квартиру сдадим!
– Кому? – спросила Растрепа.
– Тому, кто снимет, конечно!
– А кто снимет?
– Тот, кто придет по объявлению!
Растрепа разинула рот.
– По какому объявлению?
– Которое мы составим и расклеим!
– А… То есть мы возьмем случайного человека?
– Именно! Кого судьба пошлет!
– Что ж, так еще интересней будет, – согласилась Охотница. – Что нам нужно сделать, говоришь? Объявленье составить?
Она заглянула в свой ягдташ, выудила оттуда блокнот и ручку. Остальные быстренько придвинулись к ней, и все трое сблизили над столом головы.
Сейчас или поздно будет – понял Стас. Пока им не до него.
Он медленно, стараясь не шуметь, поднялся из-за стола.
Незаметно для них дойти до выхода казалось маловероятным, поэтому оставалось только тенью проскользить по стеночке в дальний угол, где напротив туалетов имелась дверь, ведущая в служебные помещения, откуда наверняка можно было выбраться на задний двор…
Через минуту он уже шагал по Невскому, прочь от злополучного кафе, безуспешно пытаясь привести в порядок взбудораженные мысли и чувства.
Ни одна геопатогенная зона со всеми ее аномалиями не производила на него столь сокрушительного впечатления, как эта загадочная троица. Не только в голове царил хаос, но и физически почему-то было худо – сердце выпрыгивало, в глазах темнело, воздуха не хватало.
Всего же непонятней была тревога, которая так при нем и осталась…
* * *
Красавчик смылся.
Обнаружив это, когда объявление о сдаче квартиры было уже написано, фея Озорства досадливо прицокнула языком.
Не уследила. А жаль… Что-то в этом смертном зацепило ее, и хотелось на самом деле немножко с ним поиграть. Разузнав, конечно, предварительно, кто такой и чем дышит.
Но что уж теперь поделаешь. Удрал. И оставалось надеяться только, что со временем он сам обо всем забудет. Успокоит себя мыслью, как это часто делают не признающие иных реальностей смертные, что необычный разговор ему попросту почудился. Или же что вели его три вырвавшиеся на свободу пациентки дурдома…
Глава 2
…Хорошая была квартира – в ней жили цветы, две кошки, собака и попугай.
Трогательное и обаятельное братство флоры и фауны.
Пышные бальзамины, фуксии и спатифиллумы радовали глаз своей ухоженностью. Маленький желтый пес никакой породы и кошки, белая и трехцветная, вольготно развалясь среди цветочных горшков на подоконнике большого трехстворчатого окна в гостиной, нежились на солнышке и поглядывали на заявившихся в дом чужих