Читать «Роковые шпильки»

Я всегда знала, что оставлю след в этом мире. Я только никак не ожидала, что след этот будет внутри мелового контура, которым очерчивают трупы. Разумеется, мел появился позже. Сначала была кровь. Но такова цена, которую приходится платить, если ходишь по Манхэттену в туфлях с открытыми носами. Никогда не знаешь, во что вляпаешься.

Вообще-то это вина Кэссиди, что мы оказались возле моего офиса тогда, когда мы там оказались, и я вовсе не считаю унизительным потребовать от нее купить мне новую пару туфель взамен той, что насквозь пропиталась кровью. С другой стороны, Кэссиди Линч – юрист, и она гораздо лучше меня разбирается в вопросах ответственности и возмещении ущерба. Так что, боюсь, туфли просто превратятся в очередной пункт в длинном списке «Приход/Расход», что с годами нагромождается между подругами: свитера, которые вернули растянутым, машины, которые вернули помятыми, и бой-френды, которых не вернули совсем. Но туфли, погибшие на месте преступления – между прочим, новехонькие, от Джимми Чу[1], с этими восхитительными матерчатыми голубыми полосочками и потрясающими каблуками, которые обошлись мне дороже, чем я осмеливаюсь произнести вслух – эти туфли достойны отдельной строки в скорбном списке.

Полагаю, я могла бы попробовать отказать Кэссиди. Но суметь отказать ей – это сверхчеловеческий подвиг, на который неспособен почти никто, так что нечего и пытаться. Началось все с моей попытки описать некое омерзительное произведение искусства, которое издатель установил у нас в офисе. Выслушав описание, Кэссиди возразила, что эта штука не может быть так ужасна, как я изображаю. Признаю, огонь моей критики был подпитан несколькими стаканами «мохито»[2], но я твердо стояла на своем: вопиющее уродство, и точка. Кэссиди настаивала, что в таком случае мы должны пойти и посмотреть на это прямо сейчас. Иначе, утверждала она, отвратительный образ, витающий у нее перед глазами, помешает ей сосредоточиться на еде.

Когда мы учились в колледже, Кэссиди посещала курс по искусству до тех пор, пока на экзамене не представила своего приятеля в качестве экспоната. Она раздела его донага – а как вы помните, ей почти невозможно отказать – и расписала все его тело в стиле «Герники», оставив нетронутой только область гениталий, иначе, как мы знаем из «Голдфингера»[3], он бы просто задохнулся. Кэссиди сказала, что это был политический манифест. Я же уверена, что ей просто было до смерти скучно и она мечтала как-то избавиться от надоевшего курса. Сначала ее не хотели аттестовать, но она пригрозила, что устроит полноценный скандал на тему «Свобода самовыражения», и в итоге получила Б[4]. Кэссиди в таких ситуациях просто неподражаема.

Так что не приходится удивляться, что она заставила меня покинуть «Джанго» и отправиться в офис. Я работаю в журнале «Зейтгейст»[5], совсем рядом с Лексингтон-авеню. На журнальных стойках его можно отыскать где-нибудь между «Мари Клэр» и «Космо». Мы стараемся охватить все, что связано со стилем и образом жизни, но при этом тешим себя надеждой, что делаем это остроумнее, чем конкуренты. Бог свидетель, лишь чувство юмора помогает выжить в нашем бизнесе, причем я имею в виду не только журнальное дело, но и жизнь незамужней женщины в Нью-Йорке. И то, и другое – Большой Бизнес. В сущности, одно невозможно без другого. Одинокие женщины двигают экономику этого города, а журнал это описывает. Все остальное – всего лишь подспорье, побочные процессы, субподряд. Рестораны, бары, магазины, психоаналитики, флористы, дизайнеры, кварталы ювелирных салонов и модельных бутиков, театры, спортзалы, отели… Улавливаете принцип? Если они существуют не для удовлетворения потребностей и желаний одиноких женщин, то хотя бы для того, чтобы давать работу мужчинам, которых эти женщины хотят и в которых нуждаются, включая адвокатов, докторов и биржевых брокеров. А вся популяция детишек, нянек и загородных домов в Коннектикуте существует для того, чтобы заставить одиноких женщин мириться с существованием одиноких мужчин. Это очень чувствительная экономическая модель, но, похоже, она работает.

Должна признать, это я предложила не включать освещение. Мне хотелось использовать эффект внезапности, что-то вроде «Оп-ля!», чтобы вспыхнувший свет безжалостно обнажил всю гротескную уродливость этой штуковины. Отблески уличных фонарей отражались от хрома и акрила нашего «загончика» – просторного помещения в центре редакции, где сидят те, кто не заслужил персонального кабинета и поэтому волей-неволей обречен знать все о своих столь же неудачливых коллегах. В загончике нет даже перегородок, призванных создать у людей иллюзию личного пространства. Все здесь открыто, все на виду – столы, шкафы, сексуальные предпочтения, неудачные свидания. Хочется вам или нет, вы в курсе всех дел своих коллег, и эта взаимная осведомленность – одна из характерных черт нашего офиса.

Несмотря на то, что в журнале мы предпочитаем яркие краски, в офисном дизайне у нас царит полная казенщина. Наш издатель считает, что в более комфортных условиях люди будут недостаточно быстро работать. Похоже, он придерживается таких же взглядов и в денежных вопросах, поэтому никто из нас не рассчитывает скоро разбогатеть. Пресса называет его гением бизнеса. Видимо, слово «скряга» слишком старомодно.

Зная местность, как свои пять пальцев, я не боялась споткнуться. У нас довольно легко ориентироваться, несмотря на то, что столы помощников расставлены по диагоналям, чтобы наш загончик хоть как-то отличался от офиса страховой компании. Но кто же мог предположить, что на полу будет лежать Тедди, да еще и с ножом в горле. Только что я вела Кэссиди по затемненному загончику и вдруг – бац! – почувствовала, как моя нога скользит по чему-то липкому. Я сразу же поняла – туфлям конец, но дальше того, что какая-то зараза разлила йогурт и не потрудилась вытереть, моя фантазия не пошла. Поджав пальцы ног, я замерла на месте.

– Что такое? – нетерпеливо спросила Кэссиди.

– Я во что-то влезла.

– На полу в такое время? Не иначе, какое-то дерьмо. Не прикасайся к нему. Где тут у вас свет? – Кэссиди начала неуверенно продвигаться к стене.

– Давай я.

– Нет, стой, где стоишь, а то разнесешь эту дрянь, что бы это ни было, по всему офису и окончательно испортишь новые туфли.

Пока Кэссиди нащупывала выключатель, я наклонилась, стараясь разглядеть хоть что-нибудь в полумраке. Пока что увидела только большое темное пятно на ковре и непонятную груду, громоздившуюся возле одного из столов. Наконец Кэссиди нашла выключатель, и тогда я поняла, что темное пятно – это лужа крови, а груда – Тедди Рейнольдс, рекламный директор «Зейтгейста». Нож я, кажется, уже упоминала.

Я считаю, что заслуживаю награды за то, что не упала в обморок, удержалась от рвоты и даже не завизжала. Я всего